– Сеньора, сеньора!

Малышка – херувимчик в грязной майке с пышной шапкой темных кудрей – ухватилась сзади за ее рубашку. Мими, как и остальные венаторы, была в черной куртке и непромокаемых нейлоновых брюках. Надевать грубые ботинки она отказывалась – в них ее ноги казались толстыми – и вместо них снова надела сапоги из шкуры пони, на высоком каблуке.

– Ну ладно, – сдалась Мими.

Она сама виновата, что эта детвора тут ошивается. Как она ни старалась ожесточиться, оставаться бесстрастной и нейтральной перед лицом воистину ужасающей бедности – Мими считала свой номер в гостинице (даже не люкс – однокомнатный!) и то уже немалым лишением, – как-то так получалось, что когда бы детвора ни вертелась вокруг нее, у нее всегда находилось что-нибудь для этих ребят.

Конфета. Доллар. (Вчера – по десятке каждому.) Шоколадка. Что-нибудь. Дети прозвали ее Прекрасной Дамой, сеньорой Бонита.

– Сегодня ничего нет! Правда нет! – Запротестовала она.

– Они никогда тебе не поверят. Раз уж ты сдалась в первый же день, – сказал Кингсли, весело поглядывая на нее.

– Можно подумать, ты сам лучше, – проворчала Мими и открыла рюкзак.

Они все четверо оказались мягкосердечными. Молчуны близнецы раздавали жевательную резинку, а Кингсли то и дело покупал детворе киба, лепешки с мясом, у уличных торговцев с ручными тележками.

Кучерявая девочка терпеливо ждала, пока Мими доставала мягкую игрушку, собачку; Мими купила игрушку сегодня утром в магазине подарков специально для этой малышки. Морда плюшевой собачонки напоминала Мими ее собственную собаку. Мими пожалела, что добряк чау сейчас не с ней, но в последние годы трансформации надобность в защите фамильяров-собак уменьшалась.

– А это для всех, делитесь, – добавила Мими, вручая вдобавок большую коробку конфет. – А теперь – брысь!

– Обригадо! Обригадо, сеньора! – Завопили дети и умчались прочь, унося добычу.

– Они тебе нравятся, – сказал Кингсли со своей кривой полуулыбкой.

Мими эта улыбка бесила, потому что с ней он делался еще красивее, недопустимо красивым.

– Вот еще!

Мими покачала головой, стараясь не встречаться с ним взглядом. Возможно, она выпила слишком много очень сладкой мексиканской кока-колы. А может, все дело просто в усталости и одиночестве и в том, что до дома так далеко. Потому что где-то в глубине мрачного каменного сердца Азраила что-то растаяло.

ПРОПАЖА

«Спроси у Чарльза... спроси его про врата... про наследие ван Аленов и пути мертвых».

Это были последние слова ее дедушки. Но когда Шайлер вернулась в Нью-Йорк, Чарльз Форс исчез. Как выяснил Оливер благодаря связям в Хранилище, однажды днем Чарльз отправился на свою обычную прогулку в парк, но так и не вернулся с нее. Произошло это неделю назад. Бывший регис не оставил ни записки, ни какого-нибудь иного объяснения. С его исчезновением все пришло в полнейший беспорядок. Корпорация «Форс» потеряла половину стоимости во время падения уровня цен на бирже, а в совете директоров начались дрязги. Компания шла на дно, а капитана, чтоб держать штурвал твердой рукой, не было.

Но Шайлер думала, что кто-то должен знать, где Чарльз, и однажды утром она подстерегла Тринити Форс в салоне, где та делала укладку. Главная светская львица Нью-Йорка, завернувшись в шелковый халат, сидела под феном.

– Полагаю, ты слыхала новости, – холодно произнесла Тринити, отложив журнал, когда Шайлер уселась рядом с ней. – У Чарльза наверняка имелись веские причины поступить именно так. Но, к моему сожалению, со мной он ими не поделился.

Шайлер рассказала Тринити про последние слова Лоуренса, сказанные там, на вершине горы.