– Даже если они и поверят мне теперь, они не допустят, чтобы наши действия остались безнаказанными. Ты это знаешь лучше моего, – заметила Шайлер.

– Верно, но так было, когда Совет возглавлял Чарльз Форс. А сейчас Советом никто не руководит. Они испуганы и дезорганизованы. Я думаю, мы можем спокойно вернуться домой.

– Испуганные судьи – хуже всего, – возразила Шайлер. – Я не доверяю ни одной организации, политику которой определяет страх. А с тобой как быть? Ты в курсе, что ты тоже предатель? А твои родители? От них же не отстанут.

До сих пор семью Оливера не трогали – не считая того, что за каждым их шагом наблюдали венаторы, прослушивали телефоны, отслеживали перемещение денег на банковских счетах. Во время одного из их редких разговоров по спутниковому телефону родители пожаловались Оливеру, что не могут пойти в «Дина и Делюка»[1] без того, чтоб за ними не наблюдали.

Оливер глотнул пива из большой жестяной банки.

– Думаю, мы сможем их купить.

Шайлер поставила опустевшую кружку в пустую миску.

– Чего-чего?

– Откупиться от Совета. Они нуждаются в деньгах, потому что изрядно обанкротились. А у моих родителей денег куча. Я смогу купить себе возвращение – точно знаю.

Почему она спорит? Оливер говорил именно то, что ей хотелось слышать, – что они могут отправиться домой. И все же это пугало ее.

– Я не хочу туда ехать.

– Врешь ты все. Ты хочешь домой. Я это знаю. И мы туда вернемся. Спор окончен, – заявил Оливер. – Я пошел заказывать билеты на ближайший рейс. И не хочу больше ничего слушать.

До конца вечера Оливер с ней не разговаривал. Шайлер уснула с болью в шее, затекшей от напряжения. На грани между сном и явью она снова подумала: а чем вызвано ее упрямство? Ведь Оливер же хочет как лучше.

«Почему ты такая упрямая?»

Шайлер открыла глаза.

Она находилась в Нью-Йорке, в собственной спальне. Выцветшие обложки «Плейбилла», протянувшиеся вдоль всей стены, пожелтели и истрепались по краям.

На кровати Шайлер сидела ее мать. Это был сон. Но не обычный. Сон про ее мать. Шайлер теперь мало думала о ней. Она даже не успела в прошлом году, когда они покидали Нью-Йорк, попрощаться с Аллегрой. Шайлер впервые увидела мать после того момента, как Аллегра появилась на Корковадо с мечом в руках.

Аллегра строго посмотрела на дочь.

– Он прав, и ты это знаешь. Проводники всегда правы. Ты не можешь жить так. Без должного наставничества и присмотра трансформация убьет тебя. Тебе нельзя подобным образом рисковать жизнью.

– Но я не могу вернуться домой, – возразила Шайлер. – Не могу, как бы мне того ни хотелось.

– Нет, можешь.

– Не могу! – Шайлер потерла глаза.

– Я знаю, ты боишься того, что произойдет после твоего возвращения. Но ты должна взглянуть в лицо собственным страхам, Шайлер. Если вам с Аббадоном суждено быть вместе, то никто – ни он, ни даже ты – не в силах предотвратить это.

Мать была права. Шайлер не хотела возвращаться домой из-за того, что там будет Джек – так близко, совсем рядом. Джек, который все еще свободен... Джек, который так страстно целовал ее... который все еще может принадлежать ей... Но если она будет держаться в отдалении, у нее не возникнет искушения повидаться с Джеком и предать Оливера.

– Нельзя быть с кем-то только потому, что не хочешь причинять ему боль. Тебе нужно подумать о собственном счастье, – произнесла Аллегра.

– Но если мы будем вместе, это погубит Джека, – сказала Шайлер.