Эрминия распростерлась на ковре и рыдала, как ребенок. Раскард Хамерфел сидел, качая головой. Опустошенный и разбитый, он впал в оцепенение. Неужели кровная вражда кончилась такой потерей?

2

Сорок дней траура подошли к концу. На сорок первый день на извилистой горной дороге, ведущей к замку Хамерфел, появился караван путников. Их радушно приняли в замке, поскольку выяснилось, что это прибыл родственник умершей жены герцога. Раскард, чувствуя себя несколько неловко в присутствии образованного и щегольски одетого городского жителя, принял его в Большом Зале, приказав подать вина и легкие закуски.

– Прошу прощения за столь скромное угощение, – сказал он, услужливо предлагая гостю присесть, – но до вчерашнего дня мы носили траур и до сих пор не оправились от утраты.

– Я приехал не ради пирожных и вин, родственник, – произнес Ренато Лейнье, кузен из южных земель, родственник Хастуров. – Ваша скорбь – это скорбь для всей нашей семьи, Аларик был моим родственником. Но я приехал забрать с собой дочь моего родственника – лерони Эрминию.

Ренато посмотрел на герцога. Если он рассчитывал увидеть старого, сломленного обстоятельствами человека, готового вскоре последовать за собственным сыном и передать таким образом Хамерфел в руки пришлых наследников, то он здорово просчитался. Сидевший перед ним мужчина скорее стал сильнее, замкнувшись в гневе и гордости. Это был дееспособный полководец, уже на протяжении многих лет командовавший войсками Хамерфела. Любой, даже самый малый его жест, любое сказанное им слово излучали энергию; Раскард Хамерфел не был молод, но и не походил на старую развалину.

– Почему вы решили забрать Эрминию именно сейчас? – спросил герцог, чувствуя, что вопрос этот мучает его, как заноза. – Она прекрасно себя чувствует в моем доме. Это ее дом. Она последнее, что хранит для меня память о сыне. Я предпочел бы ввести ее в свою семью на правах дочери.

– Это невозможно, – ответил Ренато. – Она больше не ребенок, а девушка на выданье. Ей скоро исполнится двадцать, а вы не настолько стары, чтобы быть при ней нянькой. – До этого самого момента он действительно полагал, что Раскард уже достаточно стар, чтобы не компрометировать жившую у него молодую девушку. – Ваше проживание под одной крышей грозит скандалом.

– Воистину нет ничего более зловредного, чем добропорядочный мужчина, если только это не добропорядочная женщина, – с негодованием ответил Раскард, лицо его пылало гневом. При всей справедливости этой поговорки раньше он никогда не задумывался над ее смыслом. – Она с детства была подругой моего сына, и за все годы, прожитые здесь, у ней не было недостатка ни в няньках, ни в дуэньях, ни в подружках, ни в гувернантках. Они могут вам подтвердить, что за это время мы и двух раз не оставались наедине, за исключением того дня, когда она доставила мне трагические известия о смерти моего сына, а с тех пор, можете поверить, наши головы были заняты совершенно другим.

– Я и не сомневаюсь, что все было именно так, – вкрадчиво произнес Ренато, – но даже в этом случае – Эрминия достигла брачного возраста, а пока она живет в вашем доме, соблюдая девичество, ей трудно найти мужа, равного ей по положению; или же вы хотите унизить ее, выдав замуж за какого‑нибудь худородного приятеля или слугу?

– Ничего подобного, – резко возразил герцог. – Я собирался выдать ее замуж за собственного сына, если бы ему довелось прожить чуть больше.

Наступило неловкое, а для герцога – даже горькое, молчание. Но Ренато не сдавался.

– О, если б это было уже свершившимся фактом! Но при всем моем уважении к вашему сыну, теперь она не может выйти замуж за мертвого.