– Нет, ни в коем случае; ее матерью была моя сестра Лорна, а отцом – мой близкий друг, телохранитель Хастура Даррен Тьялл. Сестру с Тьяллом обручили, когда им было около двенадцати лет, и когда Даррена убили на границе, она была вне себя от горя. Очень скоро мы узнали, что она носит ребенка от Тьялла. Эрминия родилась на руках моей жены, и та очень ее любила; только поэтому Эллендара с такой радостью приняла девочку здесь, в вашем доме.

– Значит, она – ваша племянница, – подытожил Раскард. – Ее мать жива?

– Нет. Лорна пережила своего жениха меньше, чем на год.

– Тогда, похоже, вы одновременно – и ее опекун и ближайший родственник, а все разговоры о получении «согласия со стороны» – лишь уловка, чтобы отсрочить удовлетворение моей просьбы, – произнес Раскард, гневно поднимаясь из кресла. – Какие у вас возражения против того, чтобы Эрминия стала моей женой, если их не было, когда я женился на вашей кузине?

– Скажу откровенно, – произнес Ренато несколько сконфуженно. – Ваша кровная вражда со Сторном разрослась из костра в лесной пожар; она и раньше была мне не по душе, но сейчас не нравится гораздо сильнее. Я больше не могу добровольно отдавать своих ближайших родственниц замуж в клан, который так погряз в кровавых разборках. – Он заметил, как Раскард стиснул челюсти, и продолжил: – Мне известно, что происходит здесь, у вас в горах. И меня терзает мысль, что Эллендара невольно приняла участие в кровной вражде, поэтому я не хочу, чтобы в нее был втянут еще кто‑либо из членов моей семьи. Пока Эрминия была в вашем доме всего лишь гостьей, я убеждал себя, что все это меня не касается, но брак – совсем другое дело. Более того, племянница слишком молода для вас. И мне было бы тяжело видеть, как девушка выходит замуж за человека, который ей в отцы годится… Но пусть она сама решит, хочет ли этого. Я препятствовать не буду. Хотя заявляю, что предпочел бы отдать ее в дом, не столь увязший в кровной вражде.

– Тогда позови ее и спроси сам, – предложил герцог Раскард.

– Но только не в вашем присутствии, – продолжал упорствовать Ренато. – Она может побояться признаться в присутствии своего друга и покровителя, что желает покинуть его.

– Как угодно, – произнес герцог и позвал слугу: – Спроси дамиселу, не будет ли она так любезна принять своего родственника в оранжерее.

Глаза Ренато были холодны как лед, когда он вышел из полутемного зала вслед за слугой, думая, что едва ли молоденькая девушка хотела выйти замуж за стареющего, желчного мужчину. Он был уверен: юная родственница обрадуется, когда узнает, что он приехал забрать ее отсюда.

Раскард проводил взглядом Эрминию, прошедшую по коридору к оранжерее, чтобы встретиться там с домом[10] Ренато. Взор его в этот момент смягчился. Впервые в жизни он посмотрел на нее как на желанную женщину, а не на подругу сына по детским играм. Прежде он думал о женитьбе точно о досадной необходимости, теперь же впервые осознал, что она может иметь и свои приятные стороны.

Через некоторое время оба вошли в большой зал. Ренато злобно хмурился, в то время как на щеках Эрминии играл румянец, и легкая улыбка, которую она бросила Раскарду из‑за спины родича, наполнила сердце герцога теплом от того, что его предложение, судя по всему, принято.

Тогда он очень мягко спросил:

– Хочешь ли ты стать моей женой, Эрминия?

– Девчонка еще глупа, – проскрипел Ренато. – Я говорил, что найду ей более подходящего мужа.

Эрминия улыбнулась и сказала:

– Почему вы думаете, что сумеете найти человека, который будет для меня лучшим мужем, родственник?

Она приветливо улыбнулась Раскарду, и тот впервые, с тех пор как увидел через звездный камень мертвенное лицо сына, почувствовал, что сквозь холод, которым была объята его душа, пробился луч света.