– Хорошо себя чувствуете?

– Да, – слишком энергично кивнула она. – Отлично. Просто... – Слово повисло в воздухе.

– Просто – что?

– Просто жалко, – вздохнула Алисия, – что вчера вам пришлось меня выслушать. Это не входит в условия найма.

Золотые слова.

– Все в порядке. Не думайте больше об этом.

– В том‑то и дело – не могу не думать. Слишком долго не думала о фотографиях, по крайней мере, чертовски старалась не думать. Обнесла ту маленькую девочку, реальные события ее жизни глухими стенами, только как ни стараюсь, не могу забыть. Знаю, что есть мои снимки, до сих пор кочуют из одних порочных, жадных рук в другие, и страдаю. Будь я проклята, если в позволила себе сдаться, но меня это преследует, как призрак ада, как зловещая какофония на фоне повседневной жизни. Вчера я впервые за многие годы сумела об этом заговорить. Знаю, как вам было неприятно.

– Гм... действительно.

Насильственное растление ребенка... Слышать, как сама жертва об этом рассказывает, тем более с такой ошеломляющей откровенностью... мало сказать неприятно – до ужаса страшно.

– Понимаете, Джек, я никогда ни с одной живой душой не могла поделиться. Никогда в жизни не имела близких друзей, поскольку для меня невозможны открытые, честные отношения. С другой стороны, не смогла бы выслушивать их рассказы о своих родных, особенно о любимых отцах. Как только кто‑нибудь с любовью и гордостью упоминал «папу», мне хотелось орать во все горло. Даже сегодня при мысли, что плоть моя наполовину его, я ее с костей готова содрать. Без конца задавалась вопросом, почему мне не дано иметь такого отца, каких получают другие, любящего, заботливого, готового жизнью пожертвовать ради меня? А когда вы увидели снимки, Джек...

– Практически нет, – быстро вставил он. – Один‑другой.

– Одного вполне достаточно. В тот момент все мои тайны вырвались на свободу. Еще раз повторю, простите.

– Еще раз повторю, не за что. Надеюсь, полегчало.

– Конечно. На время. Несколько минут вчера вечером, когда негативы крошились в машинке, и потом, когда снимки летели в огонь, я чувствовала себя свободной. Чудесное ощущение. С парфянской стрелой Томаса насчет Интернета вернулось ощущение реальности. Абсолютно ясно – я не освобожусь никогда.

– Никогда – долгий срок, – буркнул Джек, сморщившись над банальностью, но не зная, что еще можно сказать. Он не психотерапевт, не может свернуть Алисию с пути, по которому она направляется.

– Пока картинки размножаются, гуляют туда‑сюда по педофильским сайтам, рассылаются по электронной почте, пока хоть одно мое изображение находится в обращении, это никогда не кончится. Конечно, легко сказать «выброси из головы», «позабудь», «пусть гуляют»... Только, может быть, в этот самый момент, когда мы с вами тут разговариваем, какой‑нибудь грязный подонок сладострастно пыхтит, глядя, как я на снимках занимаюсь... такими делами. Разве можно забыть прошлое, когда фотографии есть в настоящем?

Джек кивнул. Правда. На снимках насилие продолжается и будет продолжаться даже после ее смерти.

– Эта тварь по‑прежнему держит меня в своей власти, будь он проклят! – воскликнула она. – Как мне с этим покончить? Как?

Джек не имел никакого понятия о способах решения подобной проблемы.

– Кстати, – сказал он, надеясь перевести разговор ближе к цели поездки, – как думаете, почему он оставил свою технологию вам? Не пытался ли... как бы сказать... загладить вину?

Послышался отрывистый смешок.

– Исключено. Для этого нужно раскаяние. Рональду Клейтону неизвестно значение этого слова.