Тростинке, несомненно, было за двадцать. Крепкая, ладная, ростом уступавшая старшей сестре, она отличалась необычайно тонким станом – Блейд подумал, что мог бы обхватить его двумя ладонями. Выше гибкой талии пышными пионами распускались груди, соблазнительно полные на фоне хрупких плеч; ниже – плавные линии бедер струились к изящным коленям. На девушке была короткая, туго подпоясанная светло‑коричневая туника, не скрывавшая почти ничего. В этом одеянии она походила на греческую амфору или на горную нимфу, хранительницу окрестных ущелий и скал.

Их глаза встретились. Золотистые искорки мелькнули в зрачках Тростинки, и Блейд, искушенный в тайнах женских сердец, понял все. Эта девушка знала мужчин и умела их ценить.

Два следующих дня промелькнули стремительно и незаметно, скрашенные новизной впечатлений. Горячая ванна и чистая постель, вкусная еда, пир в честь новообретенного родича, пешие прогулки по берегам озера, осмотр Батры… Все это кружилось, мелькало, словно в калейдоскопе, но серые глаза Тростинки служили неизменным фоном для каждой новой и яркой картины, предложенной вниманию гостя.

Как и предупреждал вождь Батры, его отец, старый Арьер, принял Блейда словно сына. Старик был певцом и сказителем града, но функции его, видимо, простирались намного дальше – он хранил традиции, разрешал споры, учил детей. Вскоре Блейд понял, что Арьер скорее старейшина и духовный пастырь пещерного поселения, тогда как на долю Ильтара оставались практические вопросы. Суть их можно было выразить в двух словах: война и хозяйство. Ибо Батра была богата – и скотом, и людьми, и добром; все это требовало присмотра и умелого управления.

Что касается войны, то хайриты умели и любили воевать. Они служили наемниками в Айдене – не столько ради денег, хотя немало сокровищ попадало в горы Селгов с полей сражений и из разоренных городов, – сколько в силу неистребимой тяги к приключениям и авантюрам. Кроме того, Двенадцать Домов вели многолетнюю кровавую распрю с Восточной Хайрой, населенной родственными племенами. Блейд не смог доискаться до корней этой странной вендетты.

Итак, он отдыхал; и почти всюду – кроме, пожалуй, постели – его сопровождала Тростинка. Так повелевал хайритский кодекс гостеприимства – о родственнике должен заботиться член семьи. Арьер был слишком стар, чтобы уходить далеко от дома, Ильтару и его жене хватало забот по хозяйству, а их первенец, шустрый восьмилетний парнишка, никак не подходил на роль гида. Эти обязанности взяла на себя Тростинка; она часто и подолгу жила у сестры и была прекрасно знакома с окрестностями ильтарова града. Казалось, ей доставляет удовольствие целые дни проводить с гостем; Блейд тоже не имел ничего против. Ему оставалось только сожалеть, что эта милая спутница заодно не скрашивает и его ночные часы. Впрочем, он не сомневался, что рано или поздно добьется своего. В распоряжении Блейда было еще четыре дня – вполне достаточно времени, чтобы уложить девушку в постель.

Он заметил, что жители пещерного града относятся к нему с подчеркнутым уважением. Сначала Блейду казалось, что он обязан этим родству с хозяевами Батры; однако, как выяснилось, хайриты Дома Карот больше ценили его личные достоинства. Ситуацию прояснила Тростинка, заметив как‑то мимоходом, что Перерубивший Рукоять был бы желанным приобретением для любого хайритского клана. Она, видимо, не питала обиды из‑за того, что полукровка Эльс победил лучшего воина ее родного племени.

Прогуливаясь с девушкой среди цветущих батранских садов либо пробираясь вслед за ней по крутым горным тропкам, Блейд размышлял о том, что один‑единственный ловкий удар сделал его героем. Он знал уже – и не только со слов Ильтара, – что никому и никогда не удавалось рассечь стальным клинком упругую плоть франного дерева; вероятно, об этом подвиге сложат саги, которые заодно обессмертят и Ольмера, его незадачливого противника.