Ольга Аро. Наследство для ведьмы
Старое Вреласское кладбище насчитывало без малого тысячу могил, самым ранним из которых было около трехсот лет. Окидываю взглядом полуразрушенные могилы, камни настолько старые, что выбитые в граните слова почти стерлись, затерялись под вездесущим ковром наступающего мха. Провалы в земле кажутся норами, скалясь отбитыми надгробными плитами. Ступаю вперед, по поросшей травой и мхом узкой тропинке, стараясь не задеть новой футболкой торчащую ржавую ограду. Кругом деревья, огромные и древние, корнями взрыхляющие землю — они приподнимают гранит, ломая его. Наверняка, даже в городском парке не бывает таких толстых стволов и ветвистых крон, заслоняющих собой небо. Петляю по кладбищу, а глаз не оторвать от имен, выбитых на замшелых камнях. Читаю их как номера автомобилей — не заставить себя отвести взгляд. Над головой раздается птичий крик — точно тонкий женский голос, полный страдания. Поеживаюсь, коря себя за подобные сравнения. Впрочем, кладбище располагает к стенаниям души. И все же я чувствую себя удивительно спокойно. Яркое летнее солнце бликами лучится сквозь листву. Кругом тень, дарящая прохладу. Сумка, перекинутая через плечо, ремнем врезается в грудь. В ней тяжелая бутылка с водой, и я жалею, что не оставила вещи в машине. Оглядываюсь, понимая, что заблудилась. Не была здесь почти десять лет и только теперь понимаю, что детские воспоминания обманули меня — найти старый семейный участок непросто. Кругом одинаково покосившиеся заросшие травой могилы. Знаю, что я рядом, всматриваюсь, пытаясь различить свежую насыпь земли. Бабушка умерла почти две недели назад. Мать, узнав о ее смерти, и слезинки не проронила. Ее безразличие к смерти родного человека покусывает меня где-то под ребрами, царапает коготками, возвращая к давним воспоминаниям. Я помнила, как ребенком меня отправляли к бабушке на лето — год за годом, неизменно, пока мне не исполнилось двенадцать. Не знаю, что произошло между матерью и бабушкой, не знаю причин их размолвки и давно не ищу их, но в памяти часто всплывают громкие, полные эмоций восклицания, доносящиеся из гостиной. Как бабочка, летящая на яркий свет, я выхожу из своей комнаты на втором этаже, ступая на лестницу. Не могу видеть родителей, но слышу их, и сердце начинает часто колотиться в груди. Прижавшись к деревянным балясинам, сажусь на ступени, цепляясь пальцами за край своего платья. Кусаю губы, чувствуя, что случилось что-то нехорошее, и, как любой ребенок в моем возрасте, злюсь от того, что родители ругаются, но не смею в этом признаться даже глубоко внутри. Говорю себе, что меня не волнуют их ссоры, но мокрые ладони, которые я беспрестанно вытираю о цветастый подол, выдают мою тревогу. Из череды невнятных слов улавливаю не имеющие смысла обрывки. — Нечего ей там делать. Я просила ее, нo она стоит на своем! Твердит и твердит! Нет, хватит! Я пыталась по-хорошему, но мою дочь это не коснется! — голос матери дрожит от переполняющих ее эмоций. — Да она обыкновенная выжившая из ума старуха. Сколько ей уже лет, сама подумай! — говорит отец так, словно объясняет простейшие истины. — Она поумнее тебя будет, — насмешливо отзывается мать, — уж поверь. Поэтому Αйно я к ней больше не отправлю! — Ты веришь в эти россказни? Да прекрати, — голос отца усталый, на пару тонов ниже, чем у матери. — Она просто запугала тебя, когда ты была ребенком. Хватит преувеличивать, это же детские сказки… — Откуда ты знаешь, сказки это или нет? — неожиданно тихо произносит мать. — Ты никогда не верил мне. Но ты и близко не представляешь, кто она такая. Вздрагиваю, потому что голос матери звучит непривычно холодно. |
