Занимательно.

Мучаюсь сомнениями, но тут же ругаю себя — незнакомец явно не похож на маньяка, которому вздумалось убить меня посреди бела дня на городском кладбище.

Да, он странный и ненормально-бледный, будто солнца никогда не видел. И глаза у него слишком зеленые.

Во всем он какой — то… слишком.

Его пристальный взгляд и нежелание пожать руку неприятно удивили — но что хотеть от провинциала?

Не даю глупым и несуразным мыслям пустить корни.

Направляюсь за мужчиной, попутно запихивая початую бутыль с водой в сумку.

Тропа узкая, иду следом, разглядывая плечи и затылок незнакомца. Цепляюсь сумкой за покосившуюся ограду и тут же расстроенно шиплю — глубокая царапина рассекает коричневую ткань.

— Блин, — раздосадовано выдыхаю, рассматривая испорченную сумку. И царапина-то широкая, топорщится нитками.

— Пришли, — говорит мой провожатый, и я с удивлением вскидываю голову.

Пришли? Уже?

Действительно. Пришли.

Мужчина остановился. Лицо его кажется бесстрастным, глаза смотрят прямо, будто и не моргают.

Еще немного, и у меня от него мурашки по спине побегут.

Нахмуриваюсь, проследив за взглядом незнакомца.

Смутно знакомая низкая ограда — она ровная и покрашена в черный явно совсем недавно. Поднимаю глаза и вижу широкий могильный камень дедушки. А рядом — свежая насыпь черной земли.

В горле сухими ветвями оплетает, внутри как веревка натягивается. Выдыхаю, делаю шаг и подхожу ближе.

— Моя бабушка, — говорю зачем — то, — мы не виделись много лет. Так уж получилось.

Слышу виноватые нотки в тихом голосе и кусаю губы.

Смотрю на могилу, взглядом ощупываю блестящий глянцем могильный камень. Имя. Дата. Ни единого лишнего слова — мать не удосужилась заказать эпитафию.

— Вы внучка? — незнакомец медленно поворачивается и смотрит на меня. Взгляд у него неприятный, скользит по мне змеиным холодом.

— Да. Приехала вот уладить дела с наследством, — привираю, не желая вдаваться в подробности. Хочу, что бы мужчина оставил меня. Хочу так сильно, что ладони зудят. — Нужно посмотреть на дом, оценить, так сказать.

Натянуто улыбаюсь, а сама краем глаза наблюдаю за мужчиной, гадая, почему он не уходит.

— Вы собираетесь продавать его? — произносит равнодушно, и мне совсем не нравится его интерес.

Раздражение тихо просыпается, разворачивается кольцами, как красный змей.

— Да, наверное. Не жить же мне в этой глуши, — усмехаюсь, поворачиваюсь к проводнику и смотрю в его ярко-зеленые глаза.

Называю Врелас глушью сознательно, желаю задеть его, сделать что угодно, лишь бы он ушел.

Не моргает, не опуская взгляда. Смотрит ровно, пристально, рождая в глубине грудной клетки почти что тревогу.

Нет, он совершенно точно ненормальный. Нормальный человек не стал бы вести себя так бесцеремонно.

— Благодарю вас, что проводили. Вы очень помогли мне, — нетерпеливо вздыхаю, всем видом показываю, что хочу, наконец, остаться один.

Молчит долго, смотрит, не отрываясь, будто желая увидеть что — то в моем лице.

И все же злосчастные мурашки скатываются по плечам. Ежусь, как от холода, и опускаю глаза.

— Может быть, дом не хочет, чтобы вы его продавали, — произносит мужчина, и я невольно вскидываю голову, вновь смотря в его мерцающие зелеными самоцветами глаза.

— Что? — растерянно произношу, борясь с охватившим меня раздражением.