Тарвин готов был обнять ребенка за благословенное известие, что Кэт еще жива.

– Так она не в больнице? – спросил он глухим голосом.

– О, больница вся – фью! Там нет теперь женщин. Они все разбежались.

– Неужели! – вскрикнул Тарвин. – Повторите это, малютка. Отчего?

– Черти! – коротко сказал магарадж Кунвар. – Откуда я знаю? Это болтали женщины… Покажите ему, как вы ездите верхом, Тарвин-сахиб.

Снова Умр Синг шепнул ему что-то по-своему и опустил ногу на подножку коляски.

– Он говорит, что поедет верхом, сидя впереди вас, как сидел я, – объяснил мальчик. – Гурдит Синг, сойди с лошади.

При этих словах один из кавалеристов соскочил с лошади и встал у ее головы. Тарвин, улыбаясь при мысли о чудесной случайности, ничего не сказал, но, вскочив на лошадь, вынул Умра Синга из коляски и осторожно посадил его на седло впереди себя.

– Ситабхаи встревожилась бы, если бы могла видеть меня, – пробормотал он про себя, обвивая рукой худенькую фигурку мальчика. – Не думаю, чтобы было какое-нибудь «джуггутинство», пока я везу этого молодого человека.

Когда конвой расступился, чтобы дать Тарвину возможность встать впереди отряда, какой-то бродячий жрец, издали следивший за разыгравшимся эпизодом, обернулся и крикнул во всю силу своих легких через равнину, по направлению к городу. Крик был подхвачен какими-то голосами, передан городским стенам и замер на песках за городом.

Умр Синг улыбнулся, когда лошадь тронулась, и уговаривал Тарвина ехать быстрее. Но магараджа запретил это. Ему хотелось видеть зрелище, спокойно сидя в коляске. Когда он проезжал через цыганский лагерь, мужчины и женщины кидались на песок с криками: «Джаи! Джунгль да бадшах джаи!» – и лица кавалеристов омрачились.

– Это значит «Победа государю пустыни»! – крикнул магарадж Кунвар. – У меня нет денег, чтобы дать им. Есть у вас, Тарвин-сахиб?

От радости, что он находится на пути к Кэт, Тарвин готов был бы бросить толпе все, что имел, – пожалуй, даже и Наулаку. Он бросил пригоршню меди и мелкого серебра, и снова поднялись крики, но на этот раз смешанные с горьким смехом. Цыгане насмешливо перекликались друг с другом. Лицо магараджа Кунвара побагровело. Он нагнулся, прислушался одно мгновение и потом громко крикнул:

– Клянусь Индуром! Это кричат ему! Раскидать их палатки!

По мановению его руки кавалеристы повернулись, бросились на лагерь, рассеяли золу костров так, что она поднялась облаком, ударами сабель плашмя обратили в бегство ослов и концами опущенных пик повалили тонкие темные палатки.

Тарвин с удовольствием смотрел, как рассеивалась шайка, которая, – он точно знал это, – убила бы его, если бы он был один.

Умр Синг закусил губу. Потом он обернулся, улыбнулся магараджу Кунвару и вытащил из-за пояса рукоятку сабли в знак верности.

– Это справедливо, брат мой, – сказал он на местном языке. – Но я… – тут он немного возвысил голос, – не стал бы прогонять цыган слишком далеко. Они всегда возвращаются…

– Да, – многозначительно крикнул голос из бежавшей толпы, – цыгане всегда возвращаются, государь!

– Так же, как собака, – сквозь зубы проговорил магарадж.