– Вам нечего говорить, что вы будете добры ко мне. Я знаю это. Но даже вы не можете быть настолько добры, что не будете мешать мне. Поверьте этому, Ник, и уезжайте. Это не значит, что я желаю вашего отъезда.

– О! – с улыбкой заметил Тарвин.

– Ну, вы знаете, что я хочу сказать, – возразила Кэт. Выражение ее лица не стало мягче.

– Да. Я знаю. Но если я буду хорошим, то не беда. Я знаю и это. Увидите, – нежно сказал он. – Ужасное путешествие, не правда ли?

– Вы обещали мне не предпринимать ничего.

– Я и не предпринимал, – улыбаясь, ответил Тарвин. Он приготовил ей место в гамаке, а сам занял одно из глубоких кресел, стоявших на веранде, скрестил ноги и положил на колени белый шлем, который стал носить в последнее время. – Я нарочно приехал другим путем.

– Что вы хотите сказать? – вызывающе спросила Кэт, опускаясь в гамак.

– Конечно, Сан-Франциско и Йокагама. Вы велели мне не следовать за вами.

– Ник!..

В это односложное слово она вложила упрек и осуждение, расположение и отчаяние, которые вызывали в ней в одинаковой мере его самые мелкие и величайшие дерзости.

Тарвин на этот раз не нашелся, что сказать, и во время наступившего молчания она успела снова убедиться, как отвратительно для нее его присутствие здесь, и постаралась смирить порыв гордости, говорившей ей о том, как приятно, что человек объехал ради нее полсвета, и чувства восхищения перед этой прекрасной преданностью; более всего – так как это было самое худшее и постыдное – она была довольна, что у нее хватило времени отнестись с презрением к чувству одиночества и отдаленности, словно налетевшему на нее, как облако из пустыни, благодаря которому присутствие и покровительство человека, которого она знала в другой жизни, напоминавшего ей родину, показалось ей на мгновение приятным и желанным.

– Ну, Кэт, неужели же вы ожидали, что я останусь дома и позволю вам добраться сюда, чтобы подвергаться случайностям в этой старой песчаной куче? Холоден был бы тот день, когда я пустил бы вас в Гокраль-Ситарун одну, девочку, – смертельно холоден, думал я с тех пор, как я здесь и увидел, какова здешняя сторона.

– Почему вы не сказали, что едете?

– Вас, казалось, не особенно интересовало то, что я делал, когда я в последний раз видел вас.

– Ник! Я не хотела, чтобы вы ехали сюда, а самой мне надо было ехать.

– Ну, вот вы и приехали. Надеюсь, что вам понравится здесь, – угрюмо проговорил он.

– Разве тут так дурно? – спросила она. – Впрочем, мне все равно.

– Дурно! Вы помните Мастодон?

Мастодон был один из тех западных городов, будущее которых осталось позади, – город без единого жителя, покинутый и угрюмый.

– Возьмите Мастодон с его мертвым видом и наполните его десятью Лидвилями со всем злом, на которое они способны, и это будет одна десятая.

Он изложил ей историю, политику и состояние общества Гокраль-Ситаруна со своей точки зрения, применяя к мертвому Востоку мерки живого Запада. Тема была животрепещущая, и для него было счастьем иметь слушательницу, которая могла понять его доводы, хотя и не вполне симпатизировала им. Его тон приглашал посмеяться вместе с ним, хотя бы немного, и Кэт согласилась посмеяться, но сказала, что все это кажется ей более печальным, чем забавным.