Тарвин легко согласился с ней, но сказал, что смеется из опасения заплакать. Он устал от вида неподвижности, апатии и безжизненности этого богатого и населенного мира, который должен был бы подняться и находиться в движении – торговать, организовывать, изобретать, строить новые города, поддерживать старые, чтобы они не отставали от других, проводить новые железнодорожные пути, заводить новые предприятия и заставлять идти жизнь полным ходом.

– У них достаточно средств, – сказал он. – Страна хорошая. Перевезите живое население какого-нибудь города Колорадо в Ратор, создайте хорошую местную газету, организуйте торговый совет и дайте свету узнать, что здесь есть, и через полгода страна расцветет так, что вся империя будет потрясена. Но к чему? Они мертвы. Это мумии. Это деревянные идолы. В Гокраль-Ситаруне не хватит настоящего, доброго, старого оживления, чтобы сдвинуть телегу с молоком.

– Да, да, – пробормотала Кэт со вспыхнувшими глазами, почти про себя, – для этого-то я и приехала сюда.

– Как так? Почему?

– Потому, что они не похожи на нас, – ответила она, обратив к нему свое сияющее лицо. – Если бы они были умны, мудры, что могли бы мы сделать для них? Именно потому, что это погибшие, заблуждающиеся, глупые создания, они и нуждаются в нас. – Она глубоко вздохнула. – Хорошо быть здесь.

– Хорошо иметь вас, – сказал Тарвин.

Она вздрогнула.

– Пожалуйста, не говорите мне таких вещей, – сказала она.

– О, хорошо! – со вздохом сказал он.

– Это так, Ник, – серьезно, но ласково сказала она. – Я уже не принадлежу к тому миру, где возможны подобные мысли. Думайте обо мне, как о монахине. Думайте обо мне, как об отказавшейся от всякого такого счастья и от всех других видов счастья, кроме работы.

– Гм!.. Можно курить? – Она кивнула головой, и он закурил. – Я рад, что могу присутствовать при церемонии.

– Какой церемонии?

– Высшего посвящения. Но вы не сделаетесь монахиней.

– Почему?

Некоторое время он неясно ворчал что-то, раскуривая сигару. Потом взглянул на нее.

– Потому, что у меня сильна уверенность в этом. Я знаю вас, я знаю Ратор, и я знаю…

– Что? Кого?

– Себя, – сказал он, продолжая смотреть на нее.

Она сложила руки на коленях.

– Ник, – сказала она, наклоняясь к нему, – вы знаете, я хорошо отношусь к вам. Я слишком привязана к вам, чтобы позволить вам думать… Вы говорите, что не можете спать. Как вы думаете, могу я спать с постоянной мыслью о том, что вы лежите в огорчении и страданиях… которым я могу помочь, только прося вас уехать. Прошу вас. Пожалуйста, уезжайте!

Тарвин некоторое время молча курил сигару.

– Дорогая моя девушка, я не боюсь.

Она вздохнула и повернулась лицом к пустыне.

– Хотелось бы мне, чтобы вы боялись, – безнадежно проговорила она.

– Страха не существует для законодателей, – проговорил он тоном оракула.

Она внезапно обернулась к нему.

– Законодатели! О, Ник, вы…

– Боюсь, что да – большинством в тысяча пятьсот восемнадцать голосов.