|
Потом он показал ей мавзолей государей Гокраль-Ситаруна под тенью большого храма, в который ходили на поклонение дети Солнца и Луны, и где бык из гладкого черного дерева смотрел сверкающим взглядом на дешевую бронзовую статую предшественника полковника Нолана – задорного, энергичного и очень некрасивого йоркширца. Наконец, за стенами, они увидели шумный караван-сарай торговцев у ворот Трех Богов; караваны верблюдов, нагруженные блестящей каменной солью, направлялись отсюда к железной дороге, днем и ночью всадники пустыни в плащах, с закрытой нижней частью лица, говорившие на никому не понятном языке, выезжали, Бог знает откуда, из-за белых холмов Джейсульмира.
Во время прогулки Тарвин спросил Кэт о Топазе. Как он там? Каков вид старого дорогого города? Кэт сказала, что она уехала через три дня после его отъезда.
– Три дня! Три дня – большой промежуток времени для растущего города.
Кэт улыбнулась.
– Я не заметила никаких перемен, – сказала она.
– Да? Петерс говорил, что начнет готовить место для постройки нового кирпичного салона на улице Г. на следующий день. Парсон устанавливал новую динамо-машину для электрического освещения города. Хотели приняться за нивелировку Массачусетской аллеи и посадить первое дерево на принадлежащем мне участке. Аптекарь Кирней вставлял зеркальное стекло, и я нисколько не удивлюсь, если Максим получил до вашего отъезда свои новые почтовые ящики. Вы не заметили?
– Я думала совсем о другом.
– А мне хотелось бы знать. Но не беда. Я думаю, что неправильно было бы ожидать, чтобы женщина, занимаясь своими делами, обратила внимание на изменения в городе, – задумчиво проговорил он. – Женщины не так созданы. А я успевал вести политическую борьбу и еще два-три дела, да кроме того заниматься и кое-чем другим. – Он с улыбкой взглянул на Кэт, которая подняла руку в знак предостережения. – Запрещенный прием? Отлично. Я буду послушен. Но им пришлось бы рано встать, чтобы сделать это без меня. Что говорили вам напоследок ваши родители?
Кэт покачала головой.
– Не говорите об этом! – взмолилась она.
– Хорошо, не буду.
– Я просыпаюсь по ночам и думаю о матери. Это ужасно. В конце концов, я думаю, я поколебалась бы и осталась, если бы кто-нибудь сказал нужное – или ненужное – слово, когда я вошла в вагон и махнула им платком.
– Боже мой! Почему я не остался! – пробормотал он.
– Вы не могли бы сказать этого слова, Ник, – спокойно сказала она.
– Вы хотите сказать, ваш отец мог бы сказать его. Конечно, мог бы и сказал бы, если бы это касалось кого-нибудь другого. Когда я думаю об этом, я…
– Пожалуйста, не говорите ничего плохого об отце, – сказала она, поджимая губы.
– О, дорогое дитя, – с раскаянием проговорил он, – я не хотел говорить этого! Но мне хочется говорить плохо о ком-нибудь. Дайте мне хорошенько выругаться, и я успокоюсь.
– Ник!
– Ну, ведь я не деревянный чурбан, – проворчал он.
– Нет, вы только очень глупый человек.
Тарвин улыбнулся.
– Ну, теперь вы кричите.
Чтобы переменить тему разговора, Кэт стала расспрашивать его о магарадже Кунваре, и Тарвин сказал, что он славный малый.
– Но общество в Раторе далеко не славное, – прибавил он. |
