В том же порядке - "кадиллак", за ним два джипа - машины приблизились к павильону у взлетного поля, миновали его и замерли у распахнутого люка самолета. Ближайшего из двух; люки второго "оспрея" были задраены, и выглядел он словно мертвый кит, брошенный волнами на бетонный берег. Аэродром, как и дорога, был безлюден, лишь у строений в дальнем конце виднелись фигурки парашютистов.

    Солдаты полезли из машин. Трое окружили "кадиллак", остальные ринулись к свисавшему из люка трапу; глухо простучали башмаки, лязгнуло оружие, послышался резкий окрик - пилотам велели убраться в кабину. Дверца "кадиллака" открылась, вылез еще один солдат с короткоствольным автоматом, а после него - офицер, такой же оборванный и грязный, как и остальное воинство. Он огляделся, довольно кивнул головой и вытащил с заднего сиденья "кадиллака" увесистую сумку. Потом что-то сказал оставшимся в машине и ровным шагом направился к трапу. Четверо солдат потянулись за ним. Трап подняли, люк захлопнулся, турбины "оспрея" рявкнули, и самолет, набирая скорость, покатился по взлетно-посадочной полосе.

    На серебристом корпусе второго "оспрея" прорезалась щель, затем показалась фигура пилота: он спустил трап, помахал сидевшим в "кадиллаке" и, салютуя, прикоснулся к козырьку фуражки. Машина, плавно скользнув по бетонным плитам, подъехала к самолету и встала, загораживая люк. Из нее появился высокий старец с седовато-рыжими волосами. Пилот хотел помочь ему взойти на трап, однако старик оттолкнул его, что-то раздраженно буркнул и скрылся в салоне. Парашютисты, маячившие в дальнем конце аэродрома, его не видели.

    Мощный оглушительный гул наполнил воздух - первый "оспрей" оторвался от земли. Из "кадиллака", с места водителя, вылез невысокий плотный мужчина с армейской выправкой и кейсом под мышкой, запрокинул голову, проводил самолет взглядом. Серебристый корпус слепил ему глаза; мужчина прищурился, взирая, как воздушный лайнер разворачивается на восток, к далеким южноамериканским берегам, поскреб лысый череп и вытянул руку с отставленным средним пальцем. На его губах змеилась презрительная усмешка.

    Закурив сигару, он постоял у трапа минуты три-четыре, пока "оспрей" не скрылся в облаках, затем прошел в салон, сел в кресло напротив старика, положил кейс на колени и произнес:

    – Улетели. Смылись! А с ними - десять миллионов наличными.

    – Чушь, - каркнул старик, - мелочь, ерунда! - Потом, опустив веки, распорядился: - Отправляемся, Шон. Брось сигару и налей мне виски. рландского, со льдом.

    "Оспрей" развернулся, зашелестел колесами по бетону. За выпуклым стеклом иллюминатора мелькнули корпуса мастерских, здание электростанции, темно-зеленые лаковые кроны пальм, фигурки солдат, оцепивших дальний край взлетного поля. Потом земля словно провалилась вниз, и остров, сначала огромный, стал уменьшаться, съеживаться, стягиваться в темный овал на синей поверхности океана. Развалины поселка, вилла, стены кратера - все слилось и превратилось в точку, такую, что подробностей не различишь.

    Самолет качнуло, серые клочья облаков поплыли за иллюминатором. Старик отхлебнул из стакана и сказал:

    – Чего ты ждешь, Шон?

    Лысый, которого назвали Шоном, аккуратно переложил кейс с колен в соседнее кресло и взглянул на часы.