Попил нам крови третий сёогун, чего уж там… Один только выход броненосца, про существование которого никто не знал, чего стоит! До сих пор помню своё состояние, когда это чудище выползло из дымовой завесы, в один миг поменяв ситуацию на проигрышную.

Не будь у нас тогда своих сюрпризов, в виде меня на дирижабле и бомбардировщиков с радиоуправляемыми бомбами — запросто слили бы мы Цусимское сражение ещё раз. Лишились бы победы. Со всеми вытекающими последствиями в виде полноценной осады, небывалого энтузиазма союзников и массового наплыва добровольцев из России, десятками, а то и сотнями прибывающих на Сахалин каждую неделю.

Сортировкой добровольцев занимаются казаки и егеря. Размещаем мы добровольцев пока под Невельском, где обнаружился военный городок, не так давно оставленный тем небольшим гарнизоном, который отозвали во Владивосток в связи с изменением статуса Сахалина. Как мне докладывали, мест для размещения добровольцев уже не хватает.

Моя идея, заключающаяся в том, что при таком наплыве народа можно попробовать набрать по контракту отряды на Курильские острова, потерпела фиаско. Окончательное и бесповоротное.

 — А как там с бабами дела обстоят? — изобразил мне сотник, из казаков, самый первый вопрос, который ему задавали кандидаты, приглашённые им на беседу, — И что я должен им отвечать?

 — Да всё понятно, — мотнул я головой, — Парни молодые. Что их может интересовать в первую очередь? Слава и женщины. И лишь потом контракты и деньги. Там хоть есть кто-то, кто пороха успел понюхать и знает, с какой стороны за винтовку браться?

 — Как не быть. Те, кому повоевать довелось, потом плохо в обычной жизни устраиваются. По крайней мере, первое время. Ломает война человека. Другим делает. Вчера ты на пулемёты пёр, и сам чёрт тебе не брат был, а сегодня изволь кланяться какому-нибудь чинуше, от которого твой вид на жительство зависит или пособие, как ветерану. Они, в первую очередь, и сорвались с мест.

 — Сам прошёл? — услышал я ту горечь в его словах, которую с чужих слов не передать.

 — Давно то было. Забывать уже начал, — отвёл сотник глаза в сторону.

 — Бабы, говоришь… — зачесал я в затылке, разглядывая статного мужика лет тридцати — тридцати пяти, — А ты ведь у нас, ходок. Признавайся, здесь уже обзавёлся симпатией?

 — Мы, люди служивые. Нам без этого никак, — без тени смущения подтвердил мне казак.

 — Быть тебе главным по бабам, — решил я, наставив на него указательный палец «пистолетиком».

 — Вы полегче, Ваше Сиятельство. Я, хоть человек и законопослушный, но, если в рыло заеду, мало не покажется, — тонко намекнул сотник, поглаживая свой кулак, размером с небольшую дыню.

 — Хорошо. Быть тебе благородным рыцарем, спасающим дев от гибели неминучей, — выразился я «высоким штилем женских романов».

 — Ну, так… К этим, э-э-э, девам, оно, благородство-то, всегда прокатывает. Помню, как я одну благородную спасал. Муж её, граф, этак лет семидесяти, как только её, бедную, не поносил, что она от него забеременеть не может, даром, что лет на сорок его моложе. А когда я вмешался, и пары месяцев не прошло, как у них мир и согласие в доме состоялось, — с простецким выражением лица доложил «миротворец».

 — У нас не тот случай, — ухмыльнулся я, выслушав его нехитрую историю, — Спасать придётся дев вполне себе молодых, и даже возможно, что ещё невинных.

 — Ваше Сиятельство, а я-то тут причём?

 — Будешь смотреть, чтобы нам страшненьких или калеченных не подсунули. Глаз у тебя намётан. Опять же, внешность у тебя подходящая. Сумеешь любого хунхуза враз убедить, что ему тебя обманывать себе дороже выйдет.