|
– Я этого не говорил, – запротестовал Рэкил. – Не говорили, но это бы все прояснило. Чего же вы хотите? И без того скорбные глаза Рэкила стали еще печальнее: – Мы хотим фактов, – заявил он. – Я думаю, что и полиция, и ФБР вполне способны пожертвовать правами рядовых граждан ради того, что они сами считают общественными интересами. Нашего племянника убили, и моя жена имеет право спросить, как продвигается расследование, а они ей ничего не сказали. Я этого так не оставлю. У нас демократическое государство или нет? Я не… – Нет, – вклинилась жена, – у нас не демократическое государство – это республика. – Я предлагаю, – раздраженно сказал Вулф, – для ясности повторить все еще раз. Я объединю воедино то, что прочитал в газетах, с фактами, которые услышал от вас, – он сконцентрировался на жене, возможно решив, что она будет менее склонна перебивать его, если он не будет отрывать от нее взгляда. – Артур Рэкил, осиротевший племянник вашего мужа, был довольно квалифицированным служащим в его компании, получал приличное жалованье и жил в вашем доме здесь в Нью Йорке на Шестьдесят восьмой улице. Около трех лет назад вы заметили, что он занимает радикально левую позицию в дискуссиях по политическим и социальным вопросам, и ваши увещевания никак не повлияли на него. Со временем он становился все более левым и все более оголтелым, пока наконец его мнения и аргументы не перестали отличаться от коммунистических. Вы и ваш муж спорили с ним и умоляли его, но… – Я, – перебила миссис Рэкил, – но не мой муж. – Минутку, Паулина, – запротестовал Рэкил. – Я иногда спорил с ним, – он посмотрел на Вулфа. – Я не умолял его, потому что думал, что у меня нет на это права. Я считаю, что не вправе вмешиваться, когда дело касается убеждений. Я платил ему жалованье и не хотел, чтобы он думал, что он должен… – Импортер махнул рукой. – Я любил Артура, он был сыном моего брата. – В любом случае, – резко продолжал Вулф, по прежнему обращаясь к жене, – он не изменился. Он упрямо придерживался коммунистической позиции. Он одобрял коммунистическую агрессию в Корее и осуждал действия ООН. Наконец вы не смогли больше этого выносить и предъявили ему ультиматум: либо он оставит свои возмутительные… – Не ультиматум, – поправила миссис Рэкил, – муж мне этот не позволил. Я просто… Вулф перебил ее, повысив голос: – По крайней мере, вы ясно дали ему понять, что с вас достаточно и что вы не хотите больше видеть его в своем доме. Должно быть, вы сделали это достаточно жестко, поскольку вынудили его раскрыть страшную тайну: что в сорок восьмом году ФБР уговорило его вступить в коммунистическую партию с целью шпионажа. Легкими увещеваниями вы бы, разумеется, не вытянули из него такого признания. – Я не говорила, что они были легкими. Я сказала ему… – она остановилась, и ее тонкие губы плотно сжались, превратившись в едва видимую полоску. Затем она разлепила их, чтобы выпустить на свободу несколько слов. – Думаю, он посчитал, что может потерять работу, а ему хорошо платили. Намного больше того, чего стоил сам и чего стоила его работа. – Как бы то ни было, – кивнул Вулф, – он открыл вам свою великую тайну, и вы, пообещав хранить ее, стали сообщником. Восхищаясь им про себя, при других вы притворялись, что продолжаете осуждать его. Вы рассказали об этом только мужу и больше никому. Вы говорите, это случилось примерно неделю назад? – Да. |
