|
Подойдя ближе, я услышала, что Небоглазка и Уилсон дышат в унисон, и дыхание их как песня, тихая мелодичная песня. Головы наклонены. Трудятся самозабвенно, разминая, раскатывая глину, придавая ей форму. Январь остался сзади, рядом с Макси, у бильярдного стола. В бетонном дворе пела птица. Город глухо гудел вдали. Я чувствовала, как в моей голове течет река, ощущала вихрение и напор темной воды, медленное, тягучее движение прилива. Когда я подошла, Небоглазка хихикнула. Уилсон радостно вздохнул. Я присмотрелась и увидела, что у них в руках лежит маленькая фигурка. Влажное, замызганное детское тельце. Ноги, руки, все тельце поблескивали. И трепетали. По ногам и рукам проходили легкие судороги. Уилсон осторожно снял фигурку с ладони и держит кончиками пальцев. Тельце выгнулось, голова запрокинулась, руки слегка поднялись, одна нога вытянулась — того и гляди затанцует. Небоглазка смеялась. Уилсон вздыхал. Фигурка липла к их мокрым пальцам, как на краю Черной Грязи, где смешивались ил и вода и где можно было найти самых невероятных существ — Небоглазку, Святого. Фигурка замерла, и Уилсон положил ее на мокрый ком неиспользованной глины.
Я протянула руку и потрогала холодное мокрое глиняное дитя. Потрогала дитя, созданное из глины, воды, любви и надежды. — Видишь? — спросил Уилсон. — Да. Да. Да.
6
— Я хочу, чтобы она сегодня ночевала у меня в комнате. Морин только пожала плечами. — Я ей постелю на полу. Морин только пожала плечами: — Делай что хочешь. И отвела глаза. — Наверное, я была не права все время. — Что? — Наверное, я никогда никого из вас не знала и не понимала. Я опустила глаза и пожала плечами. — Наверное, мне пора отсюда уходить, — говорит. — Наверное. Она задохнулась, и я кожей почувствовала, сколько боли может причинить одно простое слово. — Но я старалась вас всех любить. Может быть, не всегда так, как нужно было… Я понимала, что она ищет поддержки, но снова пожала плечами. — Так можно, да? — говорю. — Насчет Небоглазки? — Делай что хочешь. Мы взяли несколько одеял и подушек и положили на пол у моей кровати. Потом сели вместе у стены под окном. Нас овевал ночной воздух, заливал лунный свет. Держась за руки, мы медленно скользили сквозь воспоминания и сны. Небоглазка глядела в лица своей утраченной семьи. Я открыла коробку с сокровищами, достала помаду, лак для ногтей, духи. Посмотрела на фотографию рыбки-лягушки у мамы внутри. Мама, шептали мы хором. Мама, мама. Мы улыбнулись, когда наши матери пришли к нам, шепча наши имена, нежно касаясь наших щек, прижимая к себе. Мы унеслись прочь из комнатушки в «Белых вратах». Я была в нашем садике, среди цветов и созревающего крыжовника. А Небоглазка? Наверное, на диване в гостиной на коленях у мамы, а может быть, на маленькой яхте, пляшущей на волнах под летним солнцем. Нас уносило все дальше, дальше, дальше. К действительности нас вернул Январь. Он тихонько приоткрыл дверь, зашел к нам и присел напротив. Луна чертила на его лице узоры света и тени. — Не могу я у себя. Не спится. — Янви Карр, — сказала Небоглазка. — Да? Она сжала мою руку. — Расскажи мне про меня. Мы открыли коробку, и Ян вынул оттуда газету. — Что тут говорится? — спросила она. Я вздохнула. В один прекрасный день мы расскажем ей все, что знаем. Нужно подвести ее к этому постепенно, маленькими-маленькими шагами. — Тебя зовут Анна Май, — сказал Ян. — Анна Май? — Да. |
