Интересно, что это за особа такая, которая может просто так позвонить Луначарскому?

Уложив девушку, я собрался запереть дверь на ключ, но этому воспротивилась Наталья.

– А если девочка в туалет захочет?

Резонно. Ночного горшка здесь нет, а лужа в номере меня не устраивает.

Утром мы с Натальей отправились навестить найдёныша. Я не особо удивился, обнаружив, что комната пуста. Но мало того, что пропала гимназистка с панели, – отсутствовало постельное бельё, одеяло и подушка. Да что там – пропала даже кружка, в которой был принесён чай!

Чертыхнувшись, я кинулся к платяному шкафу. Ага, мой старый комплект обмундирования тоже исчез. Да и какой же он старый, если я его и месяца не носил? Хорошо, что иного и прочего имущества у меня нет, а часы от Дзержинского и прочие реликвии таскаю в карманах.

– Предприимчивая барышня, – похвалил я девушку и вздохнул: – А с меня теперь за пропажу спросят.

– Брось. Разберёмся с твоим барахлом, – отмахнулась Наталья. – Скажи лучше, как её охрана пропустила, с подушками и одеялом?

Наталья Андреевна уже собралась спуститься вниз, ругаться, но я остановил девушку:

– Ты же не давала команду держать и не пущать, верно? А вещи она могла и в окно выбросить.

Подёргав оконную раму, хмыкнул – нижний шпингалет закрыт, но верхняя часть хлябала.

– И куда она пойдёт? – взгрустнула Наталья, но потом махнула рукой.

В конце концов, у девушки был выбор – пойти в детский дом или вернуться на панель, и она его сделала.

Наталья ушла на службу, а я пошёл на Лубянку, решив навести-таки порядок со своими документами. Всё-таки партийный билет – это не шутка.

Первичная ячейка РКП(б), где я оставлял свой партбилет в январе сего года, занимала комнатушку в торце здания. Собственно, сама ячейка, насчитывавшая в январе человек сто, собрания проводила этажом выше, в одном из кабинетов, а здесь обосновался секретарь партъячейки. Всю обстановку составляли письменный стол и огромный сейф, оставшиеся от прежних владельцев – страховой фирмы.

Хозяин кабинета, незнакомый толстячок с гладко выбритой головой, был занят чтением книги. Не иначе, изучал труды основоположников.

– Здравствуйте, товарищ, – с порога произнёс я.

– Товарищ, а вы читать умеете? – оторвал недовольный взгляд от книги бритый.

– А что такое? – удивился я.

– Там написано – приём граждан с одиннадцати утра и до четырнадцати часов, а сейчас сколько? – Хозяин кабинета демонстративно посмотрел на модные наручные часы, здоровенные, как у товарища Сухова из «Белого солнца пустыни». – Ещё и десяти нет.

– А я-то думал, что табличка от прежних хозяев осталась. Тогда ладно, товарищ, пойду я. Вернусь, когда секретарь придёт.

– Что значит «когда секретарь придёт»? – возмутился бритый, захлопнув книгу. – Я и есть секретарь, Билёв Фёдор Никодимович. Избран, к твоему сведению, общим собранием членов РКП(б) Центрального аппарата ВЧК!

– Да-а? – с сомнением протянул я. – А я думал, что здесь какой-нибудь бухгалтер засел, или делопроизводитель. Чего бы секретарю партъячейки от товарищей по партии отгораживаться?

– Чем это я отгораживаюсь? – не понял Билёв.

– Так объявлением этим, о приёме. Ладно ещё, у Феликса Эдмундовича такое висит, у него дел много, но вы не товарищ Дзержинский.

Сравнение с Председателем ВЧК подействовало.

– Ладно, товарищ, коли пришёл, выкладывай, гнать не стану.