– Значит, ты тоже бл…дь, если не хуже.

– А что ты имеешь против бл…дей? – усмехнулся я.

И что, пускаться в идеологические споры с гимназисткой, ставшей проституткой? Тем более, что у нее есть какие-то счёты с нашим братом. Вполне возможно, что арестовали или расстреляли кого-то из близких. От хорошей жизни жить на улицу не идут.

– А что я могу иметь против, если сама бл… дь? – огрызнулась девушка.

– Ты для начала бы другой термин использовала, – предложил я. Подумав, сказал: – Да, хотел у тебя извинения попросить.

– За что?

– За то, что тебя ушиб, – пояснил я. – Это я тебе в голову револьвером попал.

– Револьвером? – протянула девушка. – Ну и дурак. Лучше бы ты меня застрелил. Всё легче бы подыхать, чем так, от голода.

– Ты сколько времени голодаешь? – спросил я.

– Дня три уже. Может, четыре.

– Четыре? – усмехнулся я. – Если всего четыре, тогда лучше помалкивай и не скули. Мне как-то почти месяц пришлось голодать, думал, сдохну. А ты из-за каких-то четырёх дней нюни распустила.

– Нюни распустила? – возмутилась девушка. Она даже приподнялась с постели, отчего сползло одеяло и обнажилась маленькая грудь. Спохватившись, гостья запахнулась и продолжала: – Да знаешь, что у меня мать от испанки умерла, а отца ваши чекисты расстреляли? Мой брат в прошлом году убит, он у Колчака ротой командовал! А мне себя за кусок хлеба продавать приходится.

– Давай-давай, накручивай, – поддержал я. – Скажи, что ты такая несчастная, что вся из себя гимназистка, древнегреческий и французский для тебя как семечки, что на работу пыталась устроиться, а не взяли, что вся твоя жизнь коту под хвост, что дальше тебе жить не стоит, раз ты шлюха. Может, я ещё и поплачу, пожалею. Видела когда-нибудь плачущего чекиста?

– Сволочь ты.

– Не повторяйся, – укорил я девушку. – Сволочь – это уже было.

– Сволочью я тебя ещё не называла.

– Не называла? Ну, тогда ладно.

Какое-то время девушка молчала. Потом хмыкнула:

– Странный ты какой-то, товарищ чекист. Скажи лучше, вы меня вместе с этой тёткой трахать собрались?

– Тебя для начала покормить надо. Иначе – начнём трахать, а ты загнёшься. Труп придётся под кровать прятать или в окно выкидывать. Возись тут с тобой.

Неожиданно девушка захохотала. Может, истерика? Но нет, отсмеявшись, успокоилась.

– Нет, ты все-таки странный. Смешной.

– Это точно, смешной, – не стал я спорить. – Но ты подожди смеяться, береги силы. Сейчас эта тётка, как ты говоришь, – её, кстати, Наталья Андреевна зовут, – тебе поесть принесет. Вот поешь, тогда и хохочи.

– А как поем, ты меня трахать станешь?

– У тебя что, нимфомания? – раздражённо спросил я. – Через каждое слово – трахать да трахать. Уже достала!

– Извини, – потупилась девушка. – Не привыкла я, чтобы меня просто так кормили. Каждый раз, если кормят, отрабатывать приходится.

Хотел ей сказать – а ты как хотела, голод в стране, за просто так никто едой не поделится, но не стал. Те, кто использует таких вот девчонок, не голодают. Подавив в себе желание погладить девушку по голове, пожал плечами:

– Ничего не могу сказать. Просить у тебя прощения за всех мужчин, что тобой пользовались, глупо. Поймал бы такую сволочь, до ревтрибунала бы не довёл, сам пристрелил.