Вещей у нас было немного – пара мешков с сухарями, мешок с консервами и крупой, а из оружия мы взяли винтовки и на каждого по сорок патронов, по паре гранат, револьверы. У меня ещё имелся в «заначке» браунинг, подаренный Натальей Андреевной. Можно даже сказать – выпрошенный. Я так с ним игрался, разбирал и собирал, что Наташка, не выдержав, сказала – мол, оставь себе, попрошу выдать новый. Патронов, правда, к браунингу нашлось всего десять штук, но для серьёзного боя пистолетик всё равно не годится, а для какой-нибудь «заморочки» иной раз и пары хватает. Ещё пришлось нанести визит в наш ведомственный гараж и выпросить у механика кусочек резины.

Наш возница, отрекомендовавшийся «дядя Паня», кривой на один глаз, из-за чего не попал ни на русско-японскую, ни на германскую, по дороге молчал, зато на привалах, когда Серафим начинал варить кашу, а потом вытаскивал из-за пазухи заветную фляжку, начинал болтать. Дядька Паня рассказывал о загадочном народе биарминов, живших здесь до прихода переселенцев из России и невесть куда сгинувших, закопав перед уходом сказочные сокровища.

– А молились эти биармины деревянной бабе, что в самом лесу стояла, – повествовал дядька, с удовольствием затягиваясь вонючим дымом цигарки. – Вот представьте – прямо посерёдке леса идол деревянный стоит, баба с титьками, кругом лиственницы, а вокруг серебро да золото, всё в кучах, а на шее у неё – бусы из чистых изумрудов! И ведь никто на эту бабу и взглянуть не посмел, а не то что золото или серебро спереть. Биармины шкурки да всё прочее у нурманнов на золото выменивали, а всё добро в лес тащили, к идолу своему деревянному клали. Вот сейчас бы такая баба долго в лесу простояла, а? И дня бы не прошло, как все сокровища растащили, а саму бабу на дрова пустили!

– И куда потом эта баба делась? – лениво поинтересовался Серафим, посматривая на меня – разрешу я им с Паней ещё по глоточку, или нет. Я кивнул, а радостный матрос опять вытащил фляжку.

Дядька Паня, зарозовев от выпитого, рассказал о судьбе деревянного идола:

– Вот как поморы да русские в эти места пришли, биармины и начали уходить. Мы же землю пашем, леса вырубаем под запашки, а биармины только охотниками были. Терфины, что с оленями, те на Колу ушли, но им-то без разницы, где олешек пасти, а эти на Урал подались. А когда уходили, так закопали и бабу свою, вместе с сокровищами. Искали её, да у нас в деревне один дурак до того доискался, что спятил.

Рассказ дядьки Пани был интересен разве что этнографу, тем более, что об идоле Йомалы – биармской богини вод я уже читал. Я осторожненько принялся выводить дядьку на рассказы о партизанах. Нет, не о красных, вроде отряда Хаджи-Мурата, а о белых. Пришлось даже на одном из привалов увеличить порцию самогона. Не сразу, но Паня принялся за рассказ, а когда начал, то его уже было трудно остановить.

– Вот вы люди городские, много чего не понимаете. Говорите – мол, чего это мужики шибко лютуют, красных в плен берут?

– А разве берут? – возмутился Серафим. – Вон, из моего отряда пять человек заблудились, так мы их потом и отыскать не смогли. Куда девались? Белые, те хотя бы расстреливают, если на их сторону не перейдёшь, а эти?

– Вот, Серафим, ты сам посуди, – назидательно сказал дядька Паня, словно взрослый несмышленому ребёнку. – Белые с красными воюют, так у них хлеба полно, что у тех, что у этих. А мужики, которые свои деревни охраняют либо от красных, либо от белых, где им-то хлебушек брать, коли пленных кормить придётся? Ваших военнопленных кормить – это ж от своих родичей отбирать.