Нас с Серафимом аж передёрнуло от такого незамысловатого объяснения, а мне вдруг вспомнилось первобытное общество, когда тамошние люди тоже предпочитали съедать своих пленников, а не держать их при себе. Этак мужики в деревнях тоже скоро станут съедать пленных красноармейцев.

– Допустим, кормить лишние рты вы не хотите, потому их и убиваете, – принялся рассуждать Серафим. – Но зачем же тогда над людьми издеваться? Глаза выкалывать, животы разрезать, а?

– Ты только меня-то не впутывай в это дело, – обиженно сказал дядька Паня. – Наша округа, она, почитай, с самого начала за Советскую власть встала, ещё с семнадцатого года. Отродясь с красноармейцами не воевали. Вон, у меня двое сынов в Красную армию ушло. Я что, стал бы красных убивать? А если бы это мои детоньки были?

Дядька Паня набычился, начал сворачивать цигарку. Но руки у него тряслись, махорка высыпалась в снег. Обиделся.

Чтобы не допустить ссоры в нашем маленьком отряде, пришлось вмешаться и мне.

– Дядя Паня, он это так, к примеру говорит, не обижайся. Просто ты здешние обычаи лучше нас знаешь, вот и просвети.

– Ишь, просвещай их, а они…

Серафим Корсаков задумчиво почесал небритый подбородок. Кстати, у меня самого уже выросла небольшая бородёнка, которую я сбривать не собирался. Не бог весть какая маскировка, но лучше, чем ничего. А матрос-краснознаменец смотрит на меня просящими глазами.

– Так, командир, может, это самое? – щёлкнул себя по горлу Серафим. – Там всё равно только по глоточку осталось.

Ишь, а я-то думал, что этот жест – щелчок по горлу, намекающий, что неплохо бы выпить, – изобретение недавнее, а вот, оказывается, в девятнадцатом году оно уже было. Ещё меня смущал этот самый «глоточек». Какая-то фляжка безразмерная получалась. По моим прикидкам, содержимое должно было закончиться ещё на прошлом привале. Уж очень основательные «глоточки» мужики делали.

– Серафим, а ты кроме фляжки сколько ещё самогонки с собой взял? – поинтересовался я, посмотрев в глаза нашему «краснознаменцу». Тот попытался сделать невинное личико, построить мне честные глазки, но потом хмуро выдавил:

– Две бутылки.

– А если честно? Я ведь сейчас искать начну. Если найду – разобью.

– Э, парень, ты чего это? – всполошился дядька Паня. – Чегой-то – «разобью»? Ты эти бутылки клал? Если не клал, так не тебе и бить.

– А вот так просто, пойду и разобью, – пообещал я.

– Ладно, всего четыре. Моих было три, да у дядьки Пани одна, – «раскололся» Серафим. – Володька, ну не будь ты таким занудой. Ты нас с Паней хоть раз пьяными видел?

– Если бы видел, так давно бы расколотил, – хмыкнул я. – Мне просто интересно стало – сколько вы пузырей в сани засунули, подпольщики хреновы.

– Чего засунули? – в один голос спросили и возница, и матрос.

Тьфу ты, опять я малость опередил события, занеся в прошлое термин, появившийся в девяностые годы.