После того, как мы напарились в бане и поменяли бельё, жизнь показалась райской.

Тётка ничего не знала о пребывании племянника на Мудьюге, тем более – в Красной армии, а Серафим её просвещать не стал, отделываясь общими фразами. Да тётушка и не ждала развёрнутых ответов, зная, что племянник всю свою жизнь провёл в море, а какие там новости? Вода, лёд – вот и всё.

Переться до Архангельска пешком не хотелось, поэтому Серафим половину дня потратил на поиск транспорта. Могли бы и не найти, потому как от бескормицы в Холмогорах сдохли почти все кони, но четыре фунта сухарей сыграли решающую роль. Пожалуй, я ещё ни разу не вкладывался так удачно. С другой стороны, если с хлебом дела обстоят так хреново, – что мы сами будем есть с Серафимом? Ладно, как-нибудь пробедуем до прихода наших.

Не вижу смысла описывать нашу поездку, но что удивительно – мы ни разу не наткнулись ни на патруль, ни на какой-нибудь пост. Может, Белая армия уже ушла куда-нибудь в Норвегию или в Белое море? Тогда с кем же мы воевали в феврале двадцатого, когда брали Архангельск?

В столицу белого движения Русского Севера мы прибыли только через два дня. Серафим сразу же пристроил меня к надёжному человеку – слесарю с судоремонтного завода в Соломбале, а сам убежал разыскивать товарищей по подполью.

Хозяин квартиры – высокий дядька, слегка хромавший, представился как Иван Петрович. Корсаков не скрывал, что мы прибыли с «той» стороны и, кажется, это угнетало хозяина. Он что, боится попасть в контрразведку? Тогда зачем вообще согласился нас принимать? Но, как оказалось, Ивана Петровича угнетало нечто другое. Напоив меня чаем с сахарином, он спросил:

– Вот ты мне скажи, Владимир, – а что Советская власть сделает с теми, кто белых поддерживал?

– Что значит «поддерживал»? – не понял я. – Если кто на белых работал, так ничего страшного. Вон, до октябрьского переворота все рабочие на кого-то работали – либо на буржуя, либо на государство, либо на самого царя. И что теперь?

– Да я не про то, – поморщился хозяин. – Коли работали, оно понятно. Без работы-то и жизнь не та. Я про другое хочу спросить.

Хозяин начал мяться, словно застенчивый кавалер, стесняющийся при барышне сходить в туалет. Пришлось его поторопить.

– Иван Петрович, чего сказать-то хотел? Давай, рожай быстрее.

– Переживаю я сильно. Вот в августе восемнадцатого, когда англичане десант высадили, мы на Соломбале пароход снарядили и за губернскими коммунистами его отправили.

– А зачем? – поинтересовался я.

– Как зачем? Как заварушка началась, губком и губисполком первыми побежали. Они из Архангельска городскую казну повезли, а нам за три месяца не заплачено было, вот мы и решили исполком догнать, деньги вернуть.

– А ты сам-то, Иван Петрович, на том пароходе был? – спросил я, мысленно усмехнувшись.

Чувствовалось, что при приближении красных многие начнут вспоминать свои старые грешки и попытаются их либо скрыть, либо «замолить».

– Меня, лично, – подчеркнул Иван Петрович, – на том пароходе не было. Но я за это решение тоже голосовал. А что я? Нас человек сто было или двести. Я как все.

Мне тут вспомнились «мирские приговоры», когда крестьяне перед казнью красноармейцев ставили свои подписи по кругу. В чём отличие?

– Если вас было человек двести, то виноватых нет, – кивнул я.

– Вот ты скажи, мне от Советской власти будет какое-нибудь снисхождение, что я подпольщикам помогал? Я ведь ещё в мае прошлого года Серафима на ночлег брал.

На ночлег? А я уж думал, что ты ему листовки помогал разносить или английские патрули разоружать.