Я  повернул обратно к морю. Ближе к береговой части Арроманша я нашел открытый  ресторан. И стал изучать его пожелтевшее меню, сквозь коричневое стекло, в  животе при этом у меня урчало. Широкие окна были тонированы, чтобы защитить  посетителей от жары. Много лет назад кто-то счел это хорошей идеей. Возможно, в  70-ых. Этому городу, казалось, были неведомы короткие пики процветания, то и  дело случавшиеся со времен упадка. Как и везде, люди уезжали, когда исчезали  туристы, закрывались заводы, зарастали поля, и пропадала работа.

Я  больше уделял внимания ценам, чем блюдам в ресторанном меню. Самолюбие  заставило меня между делом выудить из кармана монеты и пересчитать их. Я знал  точно, сколько при мне денег. Наряду с хрустящей заветной купюрой в десять  евро, с которой я не мог расстаться, это была моя последняя наличность: три  евро и тридцать четыре цента. У меня было тридцать два цента, но недалеко от  кладбища я нашел две позеленевших одноцентовых монеты и отполировал их до  пригодного состояния, пока Тоби таращился на небо, расположившись среди бурьяна  и надгробий. Моя половина платы за проживание в гостевом доме, в виде пяти  евро, была погребена на дне моего рюкзака. Та "пятерка" все равно,  что пропала для меня, поскольку скоро станет собственностью желтолицей старухи.

В  тот вечер мне не светило никакого нежного стейка или бургиньона (традиционное  фр. блюдо из тушеной говядины - прим. пер.). Разве что "супчик  дня" и чашка кофе. Когда я вернусь в Вулвергемптон, остатки денег придется  распределить на две недели, до следующей выплаты пособия. При мысли об этом у  меня закружилась голова. Пришлось даже ненадолго прислониться к оконному стеклу  ресторана, чтобы не упасть. В ресторане я заметил курчавую голову посетителя,  склонившегося над столом с едой.

В  ресторане было тепло. Коричневого цвета стены были обшарпанными и облезлыми.  Казенная мебель. Жесткий ковер. За прилавком со стеклянной перегородкой и  пустыми галогенными конфорками, я не увидел никого из персонала. Несмотря на  множество столов, там находился только один посетитель. Похоже, какой-то старик  в плохом парике и платье для беременных, поедающий суп. Я отвернулся от него.  Рядом с его столиком было кресло-коляска и полиэтиленовый пакет из  супермаркета, набитый детскими книжками.

Пройдя  вдоль широкого прилавка, я заглянул через него и пробормотал  "Здрасьте" в сторону предположительно находившейся за дверью кухни.  Никто не появился.

Я  сел за столик у окна. Сквозь него ничего не было видно, кроме каких-то  расплывчатых зданий и уличного фонаря, похожего на странный шар. Я по-прежнему  слышал шум моря. Мне казалось, что оно сейчас черное, как нефть, и поднимается снаружи  по стеклу ресторана.

Наконец,  с темной кухни, шаркая, появилась тощая старуха с мужской стрижкой, и  приблизилась, ни разу не взглянув на меня. Она бросила на столик передо мной  меню в тяжелом переплете, затем ретировалась за прилавок, где занялась своими  делами. Я почувствовал себя неловко в своем неподобающем наряде. Я не мылся уже  три, нет, четыре... нет, минимум, пять дней. Тело под одеждой стало заскорузлым  от грязи и дурно пахло. Сдуру я даже позавидовал инвалиду в ужасном цветочном  платье для беременных. Оно, хотя бы, было чистым. С чего я взял, что я могу  войти сюда и есть?

Я  поднял обшитое искусственной кожей меню, которое было размером с альбом для  марок, с кисточкой вместо закладки.