Сложив  стоимость супа со стоимостью кофе, я снова пересчитал в голове свою наличность,  чтобы убедиться, что мне их хватит.

Официантка  вернулась. Она поняла, что я - англичанин. Кто еще нанесет сюда визит, теперь,  когда американцы не покидали пределов своей страны, оставаясь со своими  собственными мертвецами? Она скорее пролаяла, чем произнесла:

-  Стейка нет. Тушеного мяса нет. Только пелотрета (камбала европейская - прим.  пер.) и картофельная запеканка.

-  Суп?

Она  кивнула.

-  Суп. И попить. Я буду... чашку кофе. Белого. С сахаром.

Она  выхватила меню у меня из рук.

-  Суп с хлебом? - спросил я, пытаясь не выдать голосом отчаяние.

-  За отдельную плату.

-  Сколько?

-  Сорок центов.

-  Отлично. Спасибо.

Я  поблагодарил ее, когда она уже удалялась от столика. И беспокоился, что она не  приняла мой заказ на хлеб. Мне казалось, что я умру без хлеба. Я съел только  два сэндвича в одиннадцать часов, оставив чипсы и шоколад, которые Тоби съел  позже.

Но  суп, по-моему, суп был лучшим из того, что я когда-либо ел, и порция была  большой. Я макнул в него два кусочка белого хлеба, а затем засунул их в рот. Закончив  есть, откинулся на спинку стула и стал потягивать кофе. Чувствуя себя щедрым и  открытым, человеком мира, я задумался о чаевых.

И  ушел из ресторана, не оставив их. На еду ушла большая часть денег, и я начислил  штрафные очки за грубоватое обслуживание. Мысли о деньгах испортили вторую  половину кофе, которую я проглотил, даже не заметив этого. Я покинул свою  комнату в Вулвергемптоне накануне утром, имея сорок евро за душой, но после  трат на паром, бензин, гостевой дом, суп и ланч, у меня осталось всего десять  евро на две недели. Ужасная перспектива, но я делал так уже много раз, в  течение многих лет, тщательно избегая материалистичного образа жизни, как и  Тоби. "Поскольку, какой сейчас в этом смысл?" - что-то вроде этого он  всегда утверждал.

Сгорбившись,  я поплелся обратно к нашему жилью. Я опустил голову, чтобы не видеть каменные  фигуры и не глазеть инстинктивно на море. Я чувствовал, что оно хотело вызвать  у меня потрясение, граничащее с ужасом.

На  меня вновь нахлынула обида из-за того, что я заплатил за наш ланч. Это не был  обычный наплыв мыслей. Тратя на Тоби то малое, что у меня было, я неизбежно  приходил к внутреннему дискурсу о несправедливом распределении наших  ограниченных ресурсов. Но учитывая то, что недавно рассказал мне Тоби, о том,  что его отец руководит крупным предприятием и его родители купили своему сыну  большую квартиру в Лондоне, в Южном Кенсингтоне, где он будет жить, работая на кремационную  империю отца, разве мне было нецелесообразно поднять вопрос о половине  стоимости нашего ланча?

Эти  рассуждения вскоре заставили меня задыхаться и хлопать по каменным стенам, мимо  которых я возвращался в гостевой дом. Я даже остановился и воскликнул:  "Господи Иисусе!" в черное, совершенно безликое небо. На меня  нахлынули конкретные воспоминания и его фразы о наших отношениях. Единственным  результатом таких размышлений стало шокирующее ощущение предательства.

За  те двадцать три года, что я знал Тоби, он всегда изображал из себя бедняка. Я  вспомнил, как он постоянно жил в моих унылых квартирах и комнатах, не платя при  этом за аренду. Всегда утверждал, что у него нет домашнего адреса. Он вполне  преуспел в своем нематериалистическом образе жизни, ночуя на диванах и на полу  у "друзей".