Ему было тринадцать лет, и он с нетерпением ждал летних каникул. И вдруг от приемного отца пришло письмо, в котором тот запрещал ему ехать домой. На ферме свирепствовала какая‑то болезнь, вызвавшая падеж скота. Никому не разрешалось посещать ферму, и запрет этот касался даже Бориса. Заболевание было заразным, и люди легко могли разнести заразу на ногах, на подошвах обуви. Вся территория на двадцать миль вокруг подверглась карантину.

Это, несомненно, было большое несчастье, но не для Бориса. В Бухаресте у него была тетя – младшая сестра приемного отца, и он мог провести летние каникулы в ее доме. Это все же было лучше, чем ничего, во всяком случае ему есть куда пойти и не придется провести каникулы в одном из корпусов старого колледжа, готовя самостоятельно еду на маленькой плите.

Его тетя Хильдегард была молодой вдовой с двумя дочерьми, всего на год или около этого старше Бориса. Их звали Анна и Катрина. Жили они в большом, причудливой архитектуры, деревянном доме на улице Будешти. По какой‑то причине о них редко вспоминали дома, и Борис видел их только во время их нечастых приездов в деревню. Тетя всегда была очень ласковой, иногда даже чересчур, а кузины производили на него впечатление болезненных и смешливых девушек, однако в них заключалась какая‑то скрытая чувственность, не свойственная их возрасту, но она не бросалась в глаза и ни у кого не вызывала никаких подозрений. При всем при этом из отношения к ним приемного отца Борис сделал вывод, что тетя была кем‑то вроде черной овечки или, как минимум, обладала какой‑то страшной тайной.

За три недели, что Борис прожил с тетей и ее не по годам развитыми дочерьми, после того как колледж закрылся на летние каникулы, он успел узнать все, что хотел, – об их эксцентричности, о сексе, о порочности женщин вообще, – и то, что он узнал, надолго отбило у него охоту иметь дело с женщинами – фактически до сегодняшнего дня. Проще говоря, его тетя была нимфоманкой. Получив свободу после недавней смерти мужа, она бросилась во все тяжкие и практически бесконтрольно удовлетворяла свои сексуальные потребности. Дочери были сделаны из того же теста. Даже тогда, когда был жив вечно хворый муж, она пользовалась дурной репутацией из‑за обилия любовников. Слухи о ее неблаговидном поведении доходили до ушей брата, жившего в деревне, вызывая неодобрение и порицание поступков сестры. Он и сам был не без греха, но ее считал настоящей распутницей.

Брат не мог знать о всех ее похождениях, особенно после того как практически прекратил с ней всякие отношения. Если бы он знал все, то, безусловно, изыскал бы иную возможность пристроить мальчика на лето, " к тому же он считал, что приемный сын слишком мал для того, чтобы его коснулись проявления женских пороков.

Борис ничего об этом не знал, но вскоре ему предстояло узнать. Начать с того, что ни одна из внутренних дверей в доме тети не имела замка – ни спальни, ни ванные комнаты, ни даже туалеты. Тетя Хильдегард объяснила ему, что в доме нет никаких тайных мест, нигде ничего секретного не происходит и вообще здесь не терпят никаких секретов. Именно поэтому Борису было трудно понять таинственные и многозначительные озорные взгляды, которыми в его присутствии украдкой обменивались тетя и кузины.

Что касается тайны, секретов, то в них не было никакой необходимости в доме, где ничто не запрещалось и ничто ни от кого не скрывалось. Поинтересовавшись однажды взглядами тети на жизнь, Борис узнал, что дом она называет “домом природы”, в котором человеческое тело, его функции и потребности рассматриваются как неотъемлемая часть естественной природы – они даны человеку, чтобы “исследовать, открывать для себя и познавать их во всей полноте, без каких‑либо ограничений”. При условии, что он с уважением будет относиться к дому и собственности хозяев, Борису позволялось делать все, что заблагорассудится, но при этом он должен в равной степени уважительно относиться к “естественному” поведению живущих в доме женщин, чей образ жизни вполне открыт и свободен.