|
Там были in extenso представлены мои чокнутые подружки: такую необычную, жалкую, эксцентричную компанию не собрать ни одному другому мужчине. Заблудшие создания, каждая из своего странного мира. Auslanders – вот они кто, все вместе и каждая в отдельности. Но зато какие нежные и любящие! Похожие на временно отошедших от дел ангелов, они предусмотрительно прячут крылья под стареньким домино. Часто в темноте, когда пустели улицы и свирепствовал ветер, я, свернув за угол, натыкался на какого нибудь изгоя. Он мог окликнуть меня, попросить огонька или монету. Как случалось, что мы вдруг обменивались рукопожатием и переходили на тот особый язык, на котором говорят только нищие, отщепенцы и ангелы? Иногда все начиналось с неожиданного признания незнакомца в содеянном (убийство, кража, насилие, измена – словно визитные карточки). – Поверь, у меня не было иного выхода… – Верю. – Топор валялся рядом, шла война, отец вечно пьян, сестра – потаскушка… А я всегда хотел писать… Ты меня понимаешь? – Очень хорошо. – И еще звезды… Осенний небосвод. Странные новые горизонты. Мир такой новый и в то же время такой старый. Ходишь, прячешься, промышляешь… меняешь кожу. Каждый день обретаешь новое имя, новое занятие. И вечно бежишь от себя. Понимаешь, о чем я? – Еще бы! – По ту сторону экватора, по эту сторону… Ни отдыха, ни покоя. Нигде – никогда – ничего. А за бетонным забором и колючей проволокой – такие праздничные и свободные, такие богатые страны. А ты движешься дальше и дальше. Твоя рука тянется вперед с просьбой, с мольбой о помощи. Но мир глух. Непробиваемо глух. Щелкают затворы, рвутся бомбы, и мужчины, женщины и дети коченеют в лужах стылой крови. Кое где пробивается цветок. Фиалка, густо удобренная миллионами гниющих трупов. Ты следишь за моей мыслью? – Да. – Я совсем свихнулся… свихнулся… свихнулся. – Понимаю. В конце концов он берет топор, острый, наточенный, и начинает им махать… раз – слетела голова, раз – рука или нога, потом приходит черед пальцев. Жик жик жик. Все равно что рубить капусту. И тогда его начинают ловить. А поймав, пропускают сквозь него электрический ток. Справедливость торжествует. На каждый миллион зарезанных, как свиньи, людей приходится один несчастный злодей, казненный в соответствии с гуманистическими принципами. Понимаю ли я? Прекрасно понимаю. Писатель – тот же преступник, судья или палач. Разве я не совершенствовался в обмане долгие годы, начиная с детства? Разве не отмечен всеми пороками средневекового монаха? Что может быть естественнее, по человечески понятнее и простительнее, чем приступы ярости одинокого поэта? А эти бродяги приходят и уходят, когда им заблагорассудится. Когда рыскаешь по улицам с пустым брюхом, поневоле держишься qui vive. Инстинктивно знаешь, куда свернуть, что искать, и такого же, как ты, бедолагу мигом признаешь. Когда все потеряно, вперед выступает душа… Я всегда считал их переодетыми ангелами. Так оно и было, но я понимал это, когда они уже исчезали. Ангелы редко являются в лучах славы. Ангел может возникнуть в любом образе – хоть выжившего из ума бродяги, выросшего перед тобой на пути. И вдруг оказывается, что он и есть тот самый ключ к заветной двери. И дверь открывается. Дверь под названием Смерть всегда широко распахнута, и, заглядывая в нее, я понимал, что смерти в нашем понимании нет. Судьи и палачи – тоже плод нашего воображения. |
