– Интере есно, – насмешливо протянул Восьмой. – Какому это идиоту может не нравиться солнце и ясное небо?

– Я говорю – может быть. На всякий случай. Прежде чем утверждать что то, надо учитывать все возможности, понятно? Кстати, если ты собираешься говорить о погоде, ты должен предварительно уточнить, что такое погода и что значит – хорошая погода!

– Ну, тут и думать нечего! Это каждый идиот знает! Погода – это… э э… состояние климата в данный момент.

– Допустим. Тогда что есть климат?

– Климат – это… э э… это совокупность погодных условий в данном регионе.

Как обычно, разговор между Седьмым и Восьмым грозил перерасти в затяжную дискуссию, в ходе которой собеседники занудно уточняли значение чуть ли не каждого слова и понятия, якобы чтобы лучше понимать друг друга, но почему то в итоге запутывались в словесных конструкциях и принимались ссориться, причем каждый переходил к весьма нелестным оценкам умственных способностей своего оппонента.

Третий решительно захлопнул окно.

Все – или почти все – уже находились в столовой, которая располагалась на первом этаже Жилого корпуса. Над столиками плыл гомон разговоров и лязг столовых приборов. Третий подошел к стойке заказов. Наугад ткнув пальцем в одну из множества кнопок, взял выскочивший из раздаточного люка стойки поднос с тарелкой, в которой было нечто желтое и на вид не очень съедобное, и чашкой, в которой исходила горячим паром подозрительная бурая жидкость. Затем он огляделся.

Почти все места за столиками были заняты, только в самом углу одиноко восседал бездельник Пятнадцатый, уплетавший что то, напоминавшее макароны. Завтракать в его компании Третьему не хотелось, h(? надо было куда то пристроиться – не будешь же есть стоя, как лошадь, – и он принялся, то и дело кивая и здороваясь, пробираться между столиками.

Опасения его в отношении Пятнадцатого не замедлили оправдаться.

– Что это у тебя? – с подозрением осведомился бездельник, едва Третий уселся перед ним.

– Где? – не понял Третий.

– Где, где… Да на тарелке! – уточнил Пятнадцатый. От удивления он даже перестал двигать челюстями. Третий поглядел в свою тарелку.

– Яичница, по моему, – сообщал он. – А что?

– М да, – с непонятным разочарованием констатировал Пятнадцатый и вновь принялся за свои макароны. – Странно. Ну ладно, если тебе так хочется, пусть это будет яичница.

Не успел Третий поинтересоваться, что же тут странного, как Пятнадцатый вдруг нацелился в него вилкой и сказал таким тоном, будто его только что осенила какая то гениальная идея:

– Вот ты, Третий, говоришь – Стена. Ну и что? Стена есть Стена, как говорит Одиннадцатый, и ничего с ней не поделаешь. Ты… это… ты того… брось!.. Стена – она и есть Стена, и никуда ее… не это самое…

Как всегда, в самый интересный момент речь его становилась почему то совсем невразумительной.

– Подожди, подожди, – сказал Третий, с сожалением отставляя нетронутую тарелку в сторону. – Ну что ты так разволновался, Пятнадцатый? Во первых, ничего не говорил я сейчас про Стену, а во вторых, если когда то и говорил, так ведь только в том плане, что непонятно мне все это. Ну хорошо, допустим. Значит, имеем мы вокруг себя сплошную Стену. Ладно. Но тогда сразу возникает несколько вопросов. Первый: откуда она тут взялась? Кто ее построил, Стену эту, – ведь должен же был кто нибудь ее построить?! Второй: что находится за этой самой Стеной? Третий…

Он внезапно умолк. Сначала он слышал себя как бы со стороны и краешком сознания умилялся себе: логично рассуждаю! Но потом в монологе его все больше стали появляться какие то чужие нотки, и в конце концов Третий с ужасом понял, что его рассуждения очень похожи на занудные споры между Седьмым и Восьмым.