Осторожно ступая они вошли въ темную кухню и сейчасъ же услышали голосъ Далекихъ за дверью и первое слово, которое они услышали было: — «Богъ».

Драчъ дернулъ за рукавъ Володю и показалъ пальцемъ на дверь. Оба замерли и стали слушать. Говорилъ Далекихъ, кому-то что то объясняя.

— Бога никто, никогда не виделъ и Его даже и нельзя видеть смертному человеку.

И тема, на которую говорилъ Далекихъ и вся обстановка подслушиванія казались страшными и таинственными Володе и онъ навсегда запомнилъ темную бедную холодную кухню, тускло освещенную отсветами снега со двора, и ровный убежденный голосъ стараго рабочаго.

— Если ангелы, которыхъ увидали міроносицы девы на гробе Христовомъ были светлы, какъ молнія и имели одежды белее снега, то какъ же сверкающъ долженъ быть Богъ?… Если-бы смертный увидалъ Господа — онъ умеръ бы и какъ же тогда онъ могъ разсказать какого вида Богъ? Тебе непонятно?… Изволь, поясню. Какимъ долженъ казаться человекъ маленькой, крошечной пушинке, какимъ передъ нимъ является муравей. Вотъ надвигается на такого муравья гора не гора, а нечто ужасно громадное и страшное. То-ли раздавить вовсе на смерть, то ли нагнется и подниметь и приметъ въ сторону… Не богъ ли это для муравья? Возьми еще собаку. Она живетъ съ человекомъ, она его знаетъ. Отъ него она видитъ светъ, когда онъ зажигаетъ огонь, отъ него она имеетъ тепло и кормъ. Когда зашибетъ она лапу, или заболитъ у нея что — она бежитъ къ человеку на трехъ лапахъ и показываетъ ему больную, точно проситъ ее полечить. Не богъ-ли это для нея? И все таки и муравей и собака видятъ человека, потому что онъ передъ ними во всемъ своемъ телесномъ естестве. А Богъ — есть Духъ. Понялъ теперь, что это такое? Какъ же не верить и какъ не бояться прогневать Того, Кто все самые даже наши помыслы знаетъ?… Постой… Не стучали ли на кухне?…

Драчъ тихонько взялъ Володю за рукавъ и они быстро и безшумно вышли на лестницу и стали спускаться.

Когда они были на дворе, Володя спросилъ Драча:

— Кто это былъ у товарища Далекихъ?

— А это Балабонинъ, знаешь, белобрысый такой, славный товарищъ и убежденный большевикъ.

— Ты зналъ, что онъ у него будетъ?…

— Я же его къ Далекихъ и послалъ, чтобы доказать тебе, что такое товарищъ Далекихъ и что гадовъ жалеть не приходится.

— Но нельзя же уничтожать людей за одни только ихъ убежденія?

— Техъ, кто веруетъ именно надо уничтожать безо всякаго сожаленія, потому что это и есть самые опасные для насъ люди. Да я другое на судъ представлю. Не безпокойся, сумею достать и прямыя доказательства. Да такее люди, какъ Далекихъ… верующие то… они и запираться не станутъ.

Они вышли со двора и шли по узкой панели позади громадныхъ железныхъ корпусовъ Сеннаго рынка.

— А все таки, — сказалъ тихо Володя, — Драчъ, мне не очень понравилось, что ты подстроилъ этотъ разговоръ о Боге и привелъ меня подслушивать. Мне эти прiемы…

Драчъ не далъ договорить Володе. Онъ искренно и громко захохоталъ.

— Брось, Владимiръ Матвеевичъ… Знаю, скажешь: — шпонажъ, подслушиваніе… еще скажешь — провокація!.. Брось эти буржуазные предразсудки… Оставь это для нихъ. Помни: — намъ все… все позволено. И нетъ такой гнусности, на которую мы должны пойти если этого потребуетъ польза нашей партіи. Такъ то, милый чистюлечка… ну да увидишь, поработаешь съ нами и поймешь, что намъ все, понимаешь, все позволено!

Володя не нашелся, что возразить, онъ торопливо попрощался и пошелъ по Горсткиной улице, Драчъ пошелъ къ Садовой на трамвай.

Володя ждалъ теперь сочельника, когда былъ назначенъ партійный судъ надъ Далекихъ.