— Веди насъ!

— Побьемъ, погасимъ и самыя елки! Къ чортовой матери буржуазныя елки.

— Коли пожалелъ трудящаго человека — мы тебе веримъ. Мы съ тобою.

— Хотя и на разстрелъ за желанную свободу!

Въ эти мгновенія величайшаго подъема и разгара страстей вдругъ кто-то сзади, какимъ то жалобнымъ, заячьимъ голосомъ крикнулъ:

— Полиція!

Володя успелъ увидать, какъ широко распахнулись заднія ворота мастерской, въ темномъ ихъ четыреугольнике показалось светлое серое офицерское пальто пристава, за нимъ толпа городовыхъ въ черныхъ шинеляхъ и сейчасъ же все фонари въ мастерской разомъ погасли, и кромешный мракъ сталъ въ ней.

Резкій голосъ раздавался изъ воротъ.

— Эт-то что за собраніе?.. А?!. Кто разрешилъ?.. Сейчасъ зажечь фонари! Никто ни съ места! Проверка документовъ будетъ!

Въ темноте кто-то схватилъ Володю за руку и стащилъ его съ паровозной площадки.

Володя очутился среди своихъ, среди членовъ исполнительнаго комитета. Кто-то, въ темноте не было видно кто, велъ ихъ между какихъ то станковъ, Володя спотыкался о рельсы, больно зашибъ себе ногу о железный прутъ, узкая маленькая калиточка открылась передъ нимъ и онъ, а за нимъ и другіе его товарищи вышли на свободу.

После мрака мастерской на дворе показалось светло. Въ глубокомъ снегу, среди сугробовъ лежалъ ржавый железный ломъ…

Ихъ вывелъ молодой рабочій. Онъ тяжело дышалъ отъ волненія и сказалъ прерывающимся голосомъ:

— Самую малость, товарищи, обождите. Я схожу посмотрю, нетъ-ли и за дворомъ полиціи.

Онъ исчезъ за вагонами, стоявшими на занесенномъ снегомъ пути. Они остались среди какихъ то громадныхъ паровозныхъ колесъ несколькими осями стоявшихъ на рельсахъ. После нагретой толпой мастерской сразу показалось холодно. Володя поднялъ воротникъ пальто. Ноги его стыли въ снегу,

Въ мастерской загорелись фонари. Стеклянная крыша осветилась. Ни одного звука не доносилось оттуда.

— Я знаю, кто насъ выдалъ, — сказалъ Драчъ.

— Ну?.. — сказалъ Малининъ.

— А Далекихъ… Рабочій. Я давно до него добираюсь…

— Далекихъ?.. Сомневаюсь… Онъ-же старый партіецъ, — сказалъ съ видимымъ неудовольствіемъ Малининъ.

— А по моему — давно въ охранной, — злобно сказалъ Драчъ.

— Зачемъ такъ говорите, — сказалъ Гуммель.

— Зачемъ говорю?.. Такому человеку просто голову надо совсемъ оторвать…

— Если надо будетъ и оторвемъ, — хмуро сказалъ Малининъ,

— Ты это докажи, — сказалъ Володя.

— Ты, какъ полагаешь, если который коммунистъ и говоритъ о Боге, правильный это коммунистъ, или нетъ? — сказалъ Драчъ.

— Ну, по этому судить еще преждевременно. Многіе товарищи путаютъ соціализмъ съ христіанствомъ, — сказалъ Малининъ.

— Онъ не путаетъ, онъ проповедь такую ведетъ.

— Ты мне это докажи, Драчъ, — повторилъ Володя.

— Не сомневайся такъ докажу, что своими ушами услышишь какой онъ есть коммунистъ.

Изъ за вагоновъ, и такъ неожиданно, что все вздрогнули, появился тотъ рабочій, который вывелъ ихъ изъ мастерской.

— Что зазябли, поди, товарищи, — сказалъ онъ. — Идите, не сомневайтесь. Весь нарядъ внутри остался. Проверка идетъ. Славно я васъ выведу.

По глубокому снегу двора гуськомъ молча пошли, часто шагая черезъ занесенные снегомъ рельсовые пути. Вагоны кончились. Показался пустынный берегъ и за нимъ въ сумраке морозной, хмурой ночи светлымъ просторомъ лежала Нева. Чуть видны были желтыя точки редкихъ фонарей на противоположномъ берегу.