— Пожалуйте, — сказалъ, останавливаясь передъ переходомъ, рабочій — прямо по ней на Охту попадете. Съ праваго края держите осторожнее, тамъ ледъ брали — такъ проруби будутъ.

— Спасибо, товарищъ. Въ векъ не забудемъ услуги.

— Не на чемъ… Радъ услужить, которые нашего брата на верную дорогу выводятъ.

Все поочереди пожали твердую мозолистую руку рабочаго и пошли черезъ Неву.

Когда дошли до проруби, остановились, Широкимъ прямоугольникомъ дымила паромъ передъ ними черная прорубь. Большіе, ровные куски вынутаго льда красивыми хрустальными столбами стояли кругомъ. Было нечто влекущее въ черной глубине, надъ которой воздушными видениями струился легкій, едва заметный паръ.

Драчъ показалъ Малинину прорубь. Онъ продолжалъ повидимому разговоръ, который они вели, когда шли вдвоемъ впереди вcеxъ черезъ Неву.

— Куда проще, товарищъ. И никому неведомо. Пойдемъ вчетверомъ — вернемся втроемъ. Это куда лучше, какъ священника Гапона вешали. Сколько шума и безпокойства людямъ.

— А всплыветъ?… Выкарабкается? — хмуро сказалъ Малининъ.

— Зачемъ?.. Да никогда никто не всплываетъ… Можно еще предварительно и фомкой оглушить. Ни пачкотни, ни мокраго дела. Ничего… Столкнули и айда дальше.

— Кто-же исполнитъ, если понадобится?..

— Исполнитъ-то кто?… Товарища Гуммеля попросимъ. Ну, я, никогда не отказываюсь партіи послужить… — Драчъ кивнулъ на подошедшаго Володю, — вотъ его обязательно надо привлечь, чтобы настоящій припой сделать къ партии. Такое дело — навеки нерушимо. Не развяжешься.

Малининъ вопросительно посмотрелъ на Володю.

Въ томъ приподнятомъ, восторженномъ настроеніи, въ какомъ былъ Володя после своей, такъ неожиданно прерванной речи, на середине Невы, где ледяной задувалъ ветеръ, подле страшной тайны глубокой реки — онъ не отдавалъ себе отчета, что просходитъ, о чемъ идетъ речь, онъ понялъ только одно, что вотъ ему надо показать свою преданность и верность партіи и, когда Драчъ назвалъ его, онъ такъ-же какъ это сделалъ Гуммель, молча приподнялъ въ знакъ cогласія и повиновенія свою смятую студенческую фуражку.

— Раньше все таки судить будемъ, — сердито сказалъ Малининъ и быстро пошелъ къ чуть намечавшемуся въ темноте низкому Охтенскому берегу.

Больше до самаго разставанія у трамвая никто не сказалъ ни слова.

* * *

Еще помнитъ Володя, какъ передъ самымъ сочельникомъ вызвалъ его Драчъ и они пошли вечеромъ къ Сенной площади. Они подошли къ одному изъ техъ старыхъ грязныхъ громадныхъ домовъ, которые стоятъ въ углу между Сенной площадью и Горсткиной улицей и которые населены столичной беднотою. Они вошли во дворъ, засыпанный рыхлымъ растоптаннымъ, никогда неубираемымъ снегомъ, едва освещенный тусклыми газовыми фонарями у мрачныхъ подъездовъ, прошли по нему въ уголъ и стали подниматься по грязной, пахнущей помоями и кошками лестнице. Тускло въ какомъ то тумане светили небольшие газовые рожки. Железныя перила были покрыты тонкимъ слоемъ льда. На каждой площадке густо пахло отхожимъ местомъ и желтая облупившаяся дверь вела въ общую для всего этажа уборную: они поднялись на пятый этажъ.

— Здесь живетъ Далекихъ, — тихо сказалъ Драчъ и осторожно открылъ, незапертую крюкомъ дверь. — Иди неслышно. Послушаешь хорошихъ проповедей. Узнаешь, какіе партійцы бываютъ. Малининъ за него стоитъ потому, что они вместе въ Шлиссельбургской крепости сидели. Мало-ли кто, где и когда сиделъ, а потомъ и покаялся.

Осторожно ступая они вошли въ темную кухню и сейчасъ же услышали голосъ Далекихъ за дверью и первое слово, которое они услышали было: — «Богъ».