Хорошо хоть я успел натянуть футболку и сланцы. Остальная команда, чувствуя, что запахло жареным, спешно раздевалку покинула.
— Ты че-та хочешь сказать, Ара? — мрачно поинтересовался товарищ Матвеича, коренастый правый вингер Нюк, то есть Александр Ранюков.
Их было пятеро, а нас четверо. Мика Погосян, возмущавшийся вместе со мной, зыркнул недовольно, но промолчал. Микроб внимательно изучал плитку на полу. Ромка Клыков встрял за компанию, он вообще молчал, играя на телефоне, и его молчание было принято ветеранами за пассивную агрессию.
— Язык проглотил? — спросил третий ветеран, опорный полузащитник Григорий Гребко. Говорил он с южнорусским акцентом, отчего даже угрозы из его уст звучали как-то нежно. — Та шо вы ерепенитесь, хлопцы? Усе по справедливости: вы двое, — он ткнул пальцем поочередно мне и Мике в грудь, — новенькие, вам сам бог велел шустрить, а ты, Клыков, самый молодой из наших.
Увлеченный мобильной игрой, Ромка, по-моему, не в полной мере осознавал, чего от него хотят, и был на все согласен:
— Да без проблем, дядя Гриша… Щас только босса убью.
— Вот! — обрадовался Гребко. — Ромка постирает, давайте мужики, скидывайте.
Форму ветераны скинули прямо на пол, но Матвеич мотнул головой и набычился:
— Ни хера. Здесь дело принципа. Саня этот и Ара пусть стирают. И мелкий, вон. Клыков свой, не первый год в клубе.
Микроб, по паспорту Федор Хотеев, юркий хав, роста в котором было от силы сто шестьдесят пять сантиметров, стиснул зубы и посмотрел на «дедов» так, что, если бы взгляды убивали, ветеранов рассеяло бы на атомы. Микроб был самым старшим из нас, ему недавно исполнилось двадцать четыре, но, как говорится, маленькая собачка до старости щенок.
— Слышь, Саня, — в разговор вступил четвертый ветеран, русский кореец Василий Ан по прозвищу Колесо. — То, что ты за Игната вчера впрягся, дело хорошее. Мы проспали, но нам рассказали. Но сейчас ты зря залупаешься, это командные традиции, понял?
— Вот-вот! — добавил пятый ветеран, уже поплывший лысоватый дяденька по фамилии Дрозд. Впрочем, звали его все по какой-то причине Дятел. — Клубные традиции надо уважать! Помню, когда мы с Васей из спортшколы сюда попали, гоняли нас только так — подай, принеси, постирай, почисти, сгоняй… Вот времена были, да, Вась? Старших у-ва-жа-ли! А сейчас? Никакого, так сказать, почтения.
Наверное, ветераны внушали восемнадцатилетним соплякам уважение и трепет. Для Звягинцева, которому перевалило за сорок, именно они были борзой молодой шпаной. Потому я отодвинул от своего лица кулак Матвеича и обратился ко всем ветеранам:
— Мужики, я вас очень уважаю. Очень. Вы — гордость отечественного футбола. Но форму вашу стирайте сами. Рома, Мика, Федя, валим, нам еще качаться в тренажерке.
Микроб открыл дверь душевой, метнулся к своему шкафу и принялся быстро переодеваться, сверкая белым задом.
Сдвинув плечом преградивших путь Матвеича и Нюка, я уперся в широкую грудь Гребко и пожал плечами:
— Могу и помахаться, если вам так хочется. Тогда вам не только стирать придется форму, но и зашивать. Виктор Иванович завтра будет очень недоволен.
— Борзый, значит? — нахмурился Гребко, переглянулся с Матвеичем, а тот, я увидел, покачал головой. — Ладно, проваливай. Пусть идет, мужики! Мы с ним потом разберемся.
Ясно, побаиваются — Комсетью пользоваться умеют, пробили мои спортивные достижения в Лиловске. Сам я, понятное дело, языком не трепал, засмеяли бы — борец, и в футбол!
Когда я вышел из душевой, дверь за мной захлопнулась, и ветераны принялись обрабатывать Ромку и Мику. |