Каждый раз, когда он приезжает, он заходит к родителям Лешки. Они живут все там же. Отец Лешки вернулся с фронта, и ему несколько раз предлагали новую квартиру со всеми удобствами. Но ни он, ни тетя Паша не захотели переезжать. Здесь жил Лешка, и сюда до сих пор приходим мы, его товарищи.

Вот и сегодня, до того, как отправиться в школу, мы побывали там.

Все как было: Лешкины книги лежат на полках в том же порядке, как лежали при Лешке, и на комоде альбом с марками, который Роберт подарил ему когда то. И мы говорим о Лешке так, словно он где то недалеко, уехал ненадолго и скоро вернется.

Должно быть, никогда не забыть мне февральский морозный день 43 го года, когда я пришла навестить тетю Пашу, мать Лешки.

Возле холодной печки времянки лежали ровные кубики дров, на подоконнике стояла тарелка с нехитрой снедью военного времени – паштетом из белковых дрожжей.

Тетя Паша встретила меня необычно, так, словно никогда до этого не видела. Она сидела за столом и, не глядя на меня, долго перебирала пальцами бахромки скатерти. Потом сказала:

– А Лешка то, знаешь…

Я похолодела. Казалось, сердце сперва замерло, потом принялось вдруг бурно и часто стучать.

Всего лишь несколько дней назад я получила от него письмо. Тогда я побежала к тете Паше, показала ей письмо, и мы вместе читали его.

Письмо было коротеньким. Лешка писал, что чувствует себя превосходно, надеется увидеть меня, когда приедет домой. Их часть должна была отправиться на переформирование через Москву. И Лешка рассчитывал, что сумеет побыть дома несколько часов, а может, даже и целые сутки.

Я все никак не могла ответить ему, откладывала со дня на день.

И вот простые, обжигающие слова.

– Когда?.. Когда это случилось? – спросила я.

– Вчера получила. – Голос у тети Паши был тусклый, словно бы погасший. И слова она произносила нехотя, как бы через силу. – Хотела к тебе пойти сказать, да ты сама…

Она встала, вынула из комода письмо.

– Читай…

Письмо было подписано командиром части, в которой служил Лешка. Строчки расплывались перед моими глазами:

– «Смертью героя… Мы никогда не забудем его…»

Я положила письмо на стол.

– А вчерашний день вдруг от самого Леши письмо пришло, – все так же неохотно, как бы преодолевая невидимое препятствие, продолжала тетя Паша. – Вечером… Я было глазам не поверила…

– От Лешки? – не выдержала я.

– От него. Только оно давно написанное. Долго шло очень.

Глаза ее были совершенно сухи. И голос звучал почти бесстрастно. И только пальцы безостановочно свивали и расплетали бахромки скатерти.

Тихий, как бы приглушенный свет настольной лампы располагает к задушевному, откровенному разговору. Весь вечер мы пели, танцевали, спорили о чем угодно, а теперь беседуем. И говорим все больше о прошлом.

«Что пройдет, то будет мило…»

И в самом деле, прошлое представляется нам безоблачно – ясным, греющим душу, даже наши недолгие ссоры, даже контрольные письменные у беспощадного ГЕМа.

Кстати, о ГЕМе. Перед самой войной он вышел на пенсию. В войну он не эвакуировался и стал снова ходить в школу, где был оборудован госпиталь. ГЕМ организовал в госпитале математический кружок для раненых, задавал им интересные, на его взгляд, задачи, рассказывал о различных оригинальных решениях теорем и, по слухам, читал иногда раненым стихи Пушкина.

Раненые привязались к нему, называли его «Папаша», угощали табаком. И ГЕМ, отроду не выкуривший ни одной папиросы, стал заядлым курильщиком.