После обычных вступительных фраз в заключении было сказано:

«1. Причиной возникновения тряски считаю нарушение регулировки тяг тормозных щитков, возникающее в эксплуатации.

2. Выключение двигателя заметно усугубляет положение, изменяя характер тряски — делает ее резче, апериодичней и острее по амплитуде.

3. Расположение ручки пожарного крана на полу, в непосредственной близости от упора правой ноги крайне неудачно. При сильной тряске возможно непредвиденное перекрытие крана ногой, что повлечет за собой остановку двигателя.

Вывод: необходима конструктивная доработка тормозных щитков и тщательный контроль за состоянием тяг в эксплуатации. Ручку пожарного крана следует с пола перенести на бортовую панель.

Збарский дочитал бумагу до конца и, глядя в окно, сказал:

— Спасибо, Витя. От лишних неприятностей, возможно, ты меня и прикроешь, — он постучал пальцем по бумаге, — но… Старею, и тут ничего не сделаешь. Видно, надо кончать с истребителями. Пора. — Он встал и, нагнув голову, быстро вышел из комнаты.

И был у Хабарова еще один разговор — с начальником Центра. Генерал прочитал заключение Хабарова, снял очки и спросил:

— Все?

— Все.

— Оправдываете Збарского?

— Вы требовали от меня установить истину, а не судить Збарского. Истину, мне кажется, удалось найти…

— А осуждать товарища не хотите? Предоставляете эту малоприятную возможность начальству?

— Я не следователь, — сказал Хабаров, — не обижайтесь.

— Да, конечно. Может быть, вы и правы. Но мне-то что со Збарским делать?

— Переведите его к Игнатьеву. На больших кораблях он еще спокойненько лет десять пролетает.

Глава десятая

Выше, выше, выше… дальше некуда, дальше не вытягивает двигатель.

Небо над головой делается совсем фиолетовым, густым-густым, и облака, и грозы, и вообще всякая погода остаются далеко внизу, под ногами. А здесь адский мороз, бесконечная пустота и фиолетовое свечение. Все. Это потолок крылатой машины. И небо, которое лежит выше, принадлежит уже ракетам, оно — преддверие космоса.

Вот здесь, на потолке, на самой вершине, вспомни тех, чьи руки вознесли тебя над миром. Они, эти руки, остались там, на Земле, но и здесь ты в их власти: ослабни заклепка, нарушься герметичность кабины — и фиолетовое небо ворвется в кабину, и, прежде чем ты успеешь понять, что же случилось, закипит кровь в сосудах, остановится сердце…

Так пусть же будут благословенны руки, отправляющие нас на высоту, пусть никогда не устают и никогда не ошибаются.

Телефоны на столе начлета были отрегулированы так, что аппараты не звонили, а только хрипели и щелкали. Кравцов совершенно не переносил резких звонков, особенно неожиданных. Звонки действовали Федору Павловичу на нервы, пугали этого далеко не робкого человека. Кстати, и дома над входной дверью у Федора Павловича висел не обычный, как у всех людей, звонок, а гудок — басовитый, мелодичный и тоже приглушенный.

Начлет сидел за просторным письменным столом и, морщась, вздыхая и хмурясь, читал американский авиационно-технический журнал. Читать по-английски ему было трудно, приходилось то и дело заглядывать в словарь и постоянным усилием воли удерживать себя в кресле. Но он не сдавался. Можно было, конечно, вызвать референта-переводчика и поручить обзор номера ему, но Кравцов предпочитал биться в одиночку: Дороже информации, которую он рассчитывал почерпнуть из журнала, было давно укрепившееся и тщательно оберегаемое реноме: наш начлет — будь здоров, сам за иностранной литературой следит!

В коротенькой заметке сообщалось, что на американском испытательном аэродроме Эдвардс начаты полеты на экспериментальном истребителе, способном отрываться от земли без разбега.