— Писать не моя профессия, — сердился Алексей Алексеевич, — и, пожалуйста, не ссылайтесь на авторитеты, у меня на этот счет другая точка зрения. Сапожнику следует тачать сапоги, кондитеру — печь пирожные, летчику — летать. Писать должны литераторы. Я слишком уважаю литературный труд, чтобы поощрять самодеятельность.

— Вам надо чаше встречаться с молодежью, Алексей Алексеевич, вы же можете столькому научить молодых, — говорили ему другие доброжелатели.

Но он снова не соглашался:

— И кто это придумал, скажите на милость, что молодым так уж необходимы наставления стариков? Бредни. Выдумки пенсионеров. Вспомните, хорошенько вспомните, кто вас учил в свое время? Моей школьной учительнице едва ли было больше тридцати — и ничего, справлялась! Моему инструктору в Каче было лет двадцать с хвостиком, а первому комдиву — не больше двадцати шести… Вот как было.

Он никого не хотел обременять собой, и доброжелатели постепенно отступили.

Много раз вспоминал Хабаров о своем первом наставнике, не однажды упрекал себя в невнимании к Алексею Алексеевичу, в черствости, все собирался проведать старика и никак не мог выбраться. Неожиданно Алексей Алексеевич позвонил Хабарову сам и позвал в гости. Хабаров смутился, долго благодарил старика и обещал непременно быть.

С утра Виктор Михайлович предупредил мать:

— Сегодня в двадцать ноль-ноль мы с тобой званы в гости. Учти.

— Со мной?

— С тобой. Алексей Алексеевич приказал быть с дамой.

— Плохи наши дела, Витя, если ты в качестве дамы выбираешь меня.

— Не сказал бы. Ты надежная дама. Я заеду за тобой в девятнадцать сорок пять. Будь готова и жди.

И он, конечно, заехал бы вовремя, если б диспетчер не заставил проболтаться в зоне ожидания лишних сорок минут. Посадочная полоса была занята, Хабарова долго не принимали.

С аэродрома ему удалось выбраться только в начале девятого. И хотя он отлично понимал, что мать тревожится, нетерпеливо мечется по квартире и никак не может решить: звонить на аэродром или не звонить (она не любила обращаться к диспетчерам), Хабаров все-таки заехал в универмаг. Перескакивая через две ступеньки, Виктор Михайлович влетел на второй этаж и быстро прошел в отдел женской обуви.

Народу у прилавка было немного, впрочем, и настоящего выбора туфель тоже не было. День заканчивался и, продавщицы, намаявшись в духоте модерного здания (очень много стекла, очень мало бетона и еще меньше воздуха), смотрели на покупателей отсутствующими глазами. Виктор Михайлович выбрал полную немолодую блондинку и внимательно уставился ей в лицо. Сочувствие, честная заинтересованность и искренняя доброжелательность так и светились на лице Виктора Михайловича. Продавщица встрепенулась, ее полные накрашенные губы поплыли в улыбке.

— Что бы вы хотели?..

— Устали? — спросил Хабаров.

— Не говорите. К концу дня мы все совершенно вареные делаемся.

— Кислородное голодание, — сказал Хабаров. Женщина поглядела на крошечные ручные часики, вздохнула:

— Слава богу, всего пятнадцать минут осталось.

— Мне нужен ваш совет, — сказал Хабаров, — и помощь.

— Да.

— Тридцать седьмой номер, лаковые, самые лучшие, на спокойном каблуке.

— Разве можно покупать лаковые без примерки?

— Нельзя, но нужно. Понимаете, чрезвычайные обстоятельства.

— У вас капризная жена?

— Это маме.

— Маме? Вашей маме? Лакировки? Простите, но ваша мама, должно быть, не очень молодая женщина…

— Не очень молодая, но это как раз не имеет никакого значения.