– В данном случае нет. Я в таком же замешательстве, как и ты.

– Так или иначе то, что Луиза якобы шпионка, вряд ли можно считать разумным объяснением.

– Разумно ли, нет ли, я сказать не могу. Как‑никак полиция обнаружила в ее сумке секретные бумаги.

– Их могли подбросить. Это единственное мыслимое объяснение. Кем‑кем, а шпионкой она не была, – повторила Линда. – Тут мы можем быть совершенно уверены.

Она замолчала, вероятно ожидая услышать, что он с нею согласен. В трубке вдруг послышался рев Клары.

– Что она делает?

– Лежит в кроватке. И не желает там оставаться. Кстати, я хотела кое о чем спросить. Я как себя вела? Много орала? Я раньше не спрашивала об этом?

– Все дети орут. Когда ты была маленькая, у тебя часто болел живот. Об этом мы уже говорили. Что не Мона, а я ночами носил тебя на руках.

– Да я просто так спросила. Мне кажется, в детях видишь самого себя. Стало быть, сегодня ты позвонишь Иттербергу?

– Завтра. Но все ж таки ты была милым ребенком.

– Когда я стала подростком, ситуация ухудшилась.

– Да. Намного.

Закончив разговор, он так и сидел в раздумьях. Было одно прескверное воспоминание, которое он крайне редко выпускал наружу. В пятнадцать лет Линда попыталась покончить с собой. По всей вероятности, за этим поступком не стояло вполне серьезного намерения, просто классический крик: увидьте меня! помогите! Тем не менее все могло бы кончиться плохо, если б Валландер не забыл дома бумажник и не вернулся за ним. Он застал дочь в полубеспамятстве, она что‑то лепетала, рядом валялась пустая склянка от таблеток. Такого ужаса, как в тот миг, он не испытывал никогда – ни до, ни после. И это было величайшее в его жизни поражение – он не заметил, как ей плохо, именно в трудные отроческие годы.

Валландер стряхнул недовольство. У него не было сомнений: если бы дочь тогда умерла, он бы тоже свел счеты с жизнью.

Мысленно он вернулся к их разговору. Абсолютная уверенность Линды, что Луиза не могла быть шпионкой, заставила его призадуматься. Речь шла не о доводах, просто об уверенности, что это невозможно. Но если так, думал Валландер, то каково же объяснение? Может, Луиза и Хокан все‑таки действовали сообща? Или Хокан фон Энке настолько хладнокровен и лжив, что говорит о своей огромной любви к Луизе, преследуя одну‑единственную цель: никто не должен заподозрить, что это неправда. Может, ее смерть на его совести и он просто норовит направить расследование по ложному пути?

Несколько слов Валландер записал в блокнот. Убежденность Линды в невиновности Луизы.  В глубине души он в это не верил. Луиза сама виновата в своей смерти. Наверняка обстоит именно так.

Без нескольких минут два Валландер позвонил у стеклянных дверей роскошной конторы возле копенгагенской Круглой башни.[27] Пухленькая молодая особа впустила его, открыв зажужжавшую дверь. Вызвала Ханса, который тотчас вышел в коридор, зашагал навстречу. Бледный – похоже, не спал ночь. Они миновали переговорную, где громко спорили мужчина средних лет, говоривший по‑английски, и двое блондинов помоложе, говорившие по‑исландски. Переводила женщина в черном.

– Резкий разговор, – на ходу заметил Валландер. – Я думал, финансисты беседуют тихо.

– Мы иной раз говорим, что работаем на бойне, – сказал Ханс. – Звучит устрашающе, на самом деле все, конечно, не так ужасно. Но, имея дело с деньгами, пачкаешь руки в крови, хотя бы символически.

– О чем они так запальчиво спорят?

Ханс покачал головой.

– О делах. Конкретно сказать не могу, даже тебе.

Допытываться Валландер не стал.