— Я хочу домой, — сказал он.

Глава шестая

Неподалеку от городской площади проходила небольшая улица, на которой стояли домики с остроконечными крышами и маленькие лавчонки. На тротуарах и посреди улицы снег был утоптанный, но на изгородях и на коньках крыш он лежал высокими волнами и шапками. У закрытых ставнями окон тоже намело много снегу. На дворах в сугробах были прорыты дорожки. Ночь стояла темная и холодная; ни одно окошко не пропускало света, на который могли бы прилететь бомбардировщики. И никто не ходил по улицам, потому что запрещение соблюдалось строго. Дома темными глыбами стояли в белом снегу. Через короткие промежутки времени на маленькой улице проходил патруль из шести человек; патрульные приглядывались к темноте, и у каждого из них был яркий карманный фонарик. На улице слышались то приглушенные шаги, то поскрипывание сапог на слежавшемся снегу. Патрульные кутались в толстые шинели, под касками у них были надеты вязаные шлемы, закрывавшие им уши, рты и подбородки. С неба сыпались мелкие хлопья, совсем мелкие, как зернышки риса.

Патрульные переговаривались между собой на ходу, они говорили о том, чего им так недоставало, — о мясе, о горячем супе, о сытном масле, о красоте женщин, о их улыбках, их губах, глазах. Изредка они говорили и о своем отвращении к тому, что приходилось делать здесь, и о своем одиночестве.

Маленький домик с остроконечной крышей, стоявший на этой улице рядом со скобяной лавкой, по виду ничем не отличался от своих соседей и был украшен такой же шапкой из снега. Его закрытые ставнями окна не пропускали ни малейшего света, низкая калитка перед дверью были закрыта наглухо. Но внутри в маленькой комнате горела лампа, дверь в спальню стояла открытой настежь, в кухню — тоже настежь. В железной печке у задней стены тлели угли. В этой небогатой комнате было тепло и уютно, пол ее устилал потертый ковер, стены были оклеены светло-коричневыми обоями со старомодным узором из золотых лилий. На задней стене висели две картины: на одной была изображена сонная рыба, возлежавшая на подстилке из папоротника, на другой — подстреленная куропатка на сосновых ветвях. Правее висела картина с изображением Христа, идущего по волнам навстречу погибающим рыбарям. В комнате стояли два стула с прямыми спинками, кушетка, покрытая пестрым одеялом, и посредине — маленький столик, на котором горела керосиновая лампа с овальным пестрым абажуром. И свет в комнате был теплый и мягкий.

Внутренняя дверь, выходившая в коридор, который в свою очередь вел к низкой калитке, была рядом с железной печкой.

В мягкой качалке у стола сидела Молли Морден. Она распускала старый голубой свитер и наматывала шерсть на клубок. Клубок был уже толстый. На столе лежали большие ножницы и вязанье, в котором торчали спицы. Очки Молли были тут же на столе, но она обходилась без них во время работы. Молли была молодая, стройная и хорошенькая. Золотистые волосы, повязанные голубой ленточкой, лежали у нее на макушке валиком. Ее руки проворно разматывали шерсть. Работая, она то и дело поглядывала на дверь в коридор. Ветер негромко подвывал в трубе, хоть ночь была тихая, приглушенная снегом.

И вдруг Молли бросила работу, ее руки замерли. Она посмотрела на дверь и прислушалась. За окном раздались тяжелые шаги патрульных, и в комнату долетел слабый звук их голосов. Потом все мало-помалу стихло. Молли потянула следующую нитку и намотала ее на клубок. Потом она опять бросила работу. В коридоре что-то зашуршало, и вслед за этим в дверь три раза негромко постучали. Молли положила свитер на стол и подошла к двери.

— Да?

Она отодвинула задвижку и, открыв дверь, впустила в комнату женщину в широком длинном пальто. Это была красноглазая кухарка Энни, закутанная в теплый шарф. Энни с такой быстротой прошмыгнула в комнату, словно она давно уже практиковалась в искусстве незаметно проскальзывать в двери, которые тут же захлопываются за ней.