|
– Софи права, – согласилась Алике. – Если Колин узнает – а я на собственном опыте убедилась, что мужья обычно узнают все, что жены желают от них скрыть, – он будет вне себя от ярости и тревоги: ведь, осуществляя свой план, ты могла бы серьезно пострадать. А поскольку он мужчина, он, естественно, будет обвинять тебя в том, что ему пришлось мучиться от беспокойства. Мужчины считают подобные рассуждения образцом логики. Это странно, но это именно так. – Мужчина не способен признать, что существуют такие вещи, которых он не может сделать, – подхватила Софи. – А если его жена вдруг добьется успеха в чем то, что не удалось ему, он разъярится до белого каления. И будет осыпать ее упреками. – Я знаю, – сказала Синджен и тяжело вздохнула. – Теперь, когда я вышла замуж, я отлично понимаю, что Колин ничем не лучше Дугласа и Райдера. Он кричит и бесится и устраивает сцены, так что у меня иной раз руки чешутся стукнуть его по глупой голове. Но он наверняка поймет, что не оставил мне иного пути и что я должна была это сделать. – Ха, – сказала Алике. – Ха ха, – подхватила Софи. – То есть я хочу сказать: если он все таки узнает. – Дорогая, ты грезишь, – заметила Алике. – А по моему, это больше похоже на пьяный бред, – ввернула Софи. Погруженные в мрачные размышления, три дамы молча дошли до конюшен. Здесь Синджен увидела Остла и приказала ему оседлать Фанни и еще двух лошадей для ее спутниц. – Ох и не по душе мне это дело, миледи, – сказал он. – Ох не по душе! Напрасно вы это затеяли. – Помолчи, Оста, и смотри не вздумай проболтаться, – сказала Синджен таким повелительным тоном, что невестки уставились на нее в изумлении. – Помни: сегодня, как только мы уедем, ты отправишься в Эдинбург и наведешь там все необходимые справки. Никто не должен узнать, куда и зачем ты ездил, – это крайне важно. И очень важно, чтобы ты вернулся в замок как можно быстрее. И еще – потом ты должен найти способ поговорить со мной наедине. Ты меня понял, Остл? Остл чувствовал себя глубоко несчастным от того, что ввязался в такое скверное дело, однако вместо того чтобы отказаться, утвердительно кивнул. Его карман оттягивала горсть тяжелых золотых гиней, и это сильно мешало ему пойти к лэрду и рассказать всю правду. Как назло, из за скудости конюшен семейства Кинроссов в наличии, кроме Фанни, имелась сейчас только одна лошадь, на которой могла бы ездить дама. – Ну что ж, – сказала Синджен после минутного раздумья, – тогда я поеду на Арджилле, Софи возьмет Фанни, а тебе, Алике, ты уж меня прости, придется удовольствоваться вот этой кобылкой – ее зовут Морковка. Морковка, на редкость смирная десятилетняя лошадь с глубокой седловиной на спине, поглядела на Алике, шумно всхрапнула и тряхнула своей длинной головой. – Мы с ней поладим, – сказала Алике. – Видите ли, миледи, тут такое дело: Арджилл нынче вроде как не в духе, совсем не в духе. Его милость сам хотел на нем поехать, да увидел, что уж больно он сегодня злой, и взял вместо него Гулливера. С тех пор минут десять прошло, не больше. Гулливер был тот самый гнедой конь, которого Колин обычно держал в Эдинбурге и на котором он вместе с Филипом прискакал домой, потому что беспокоился за ее, Синджен, жизнь. Она смущенно сглотнула и сказала: – Не важно, злой он сегодня или не злой – я все равно поеду на Арджилле. Десять минут, гм м. Езжай быстрее, Остл, и не беспокойся: все будет хорошо. |
