Кожа была уже абсолютно чистой, но он продолжал тереть ее платком, пока я не заставила себя отмереть и не перехватила его руку.

— Хватит, — вместо голоса получился едва слышный шепот. — Хватит, Рен, мне больно.

— Больно? — хрипло переспросил он.

Влажный платок с пятнами крови улетел туда же, куда и мое пальто, а Рен схватил меня за плечи.

— Думаешь, это больно? — его голос прозвучал на грани истерики. Он встряхнул меня, и я испуганно сжалась, понимая, что он не в себе. — Если бы эти твари сожрали тебя — вот что было бы больно, Нея!

Он встряхнул меня еще раз, так что моя голова безвольно мотнулась вперед-назад. Страх накатил с новой силой. Почему-то показалось, что сейчас он сам убьет меня. От избытка чувств. От пережитого ужаса. Рен явно пытался заглянуть мне в глаза, но я стыдливо отводила взгляд. Тогда его ладони переместились на мою голову, сжав ее с двух сторон, заставив меня поднять лицо к нему.

— Зачем, Нея? — из последних сил сдерживая крик, спросил он. — Зачем ты туда поехала? О чем ты думала? Ты хоть раз подумала о том, что будет со мной, если ты по пути сгинешь? Ты могла умереть, понимаешь ты это? Опоздай я хотя бы на пару минут, вы оба погибли бы! Я ведь отправил тебя отсюда, чтобы снова не хоронить любимую! За что ты так со мной, Нея?

На последней фразе с едва сдерживаемого крика он перешел на шепот, словно побоялся, что голос его подведет. Судорожный вдох и дрожащий выдох подтвердили это.

— Прости, — только и смогла выдавить я.

В одно мгновение на меня накатило все: и разрыв помолвки, после которого я заставляла себя не плакать, и рвавший душу и сердце отъезд, и горечь письма мамы, которая, как оказалось, в жизни имела лишь краткий миг счастья, и ужас, пережитый в Малрое, и гнев Рена. Этого было слишком много. И это было слишком тяжело. Я сделала единственное, что могла сделать в этой ситуации: заревела. Так, как мне хотелось зареветь последние несколько дней: не сдерживаясь, навзрыд, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны.

— О, ну прекрасно, — простонал Рен. — Давай теперь порыдай мне тут…

Он обнял меня, крепко прижав к себе, успокаивающе погладил по голове. Я уткнулась лицом в его грудь, некрасиво шмыгая носом, обхватила руками вокруг талии, вцепилась пальцами в рубашку.

— Дурочка, — пробормотал он мне в ухо. — Какая же ты дурочка. Я тебя из этого замка больше не выпущу, поняла? Будешь сидеть тут до смерти. По крайней мере, моей…

Несмотря на рвавшиеся из груди рыдания, эти его слова заставили улыбнуться.

— Обещаешь? — не переставая всхлипывать, спросила я.

Он слегка отстранился, снова беря в ладони мое лицо и заставляя смотреть себе в глаза.

— А как иначе, Нея? Это же невозможно! Как мне теперь знать, что ты себя не угробишь? И где я, по-твоему, должен буду взять сил жить дальше, если ты это сделаешь?

Я не знала, что ответить, но ему мой ответ, судя по всему, и не был нужен, потому что через секунду он накрыл мои губы своими, целуя жадно, страстно, исступленно. Когда-то я задавалась вопросом, какими будут его поцелуи: нежными и деликатными или грубыми и жесткими. Оказалось, что они бывают разными. С момента нашего второго обручения он всегда целовал меня очень нежно, осторожно, словно боясь спугнуть. В ласкающих прикосновениях его губ всегда чувствовалась сдержанность, отстраненность, словно он старался не увлекаться.

Сейчас же сдержанность и осторожность смело, как сметает недостаточно крепкую плотину напор неистового потока воды.