– Что?

– Месть. Я придумала месть.

– О господи. Что ты сделала?

– Ничего. Пока ничего. Но я знаю: сейчас для меня это единственный выход. Единственный способ вытащить его из моей ДНК. Я должна сделать ему больно.

Джош поднес «косяк» к губам и затянулся. Затем прищурился и кивнул.

– Это точно, – сказал Джош.

Я быстро взглянула на него. Я лишь облекла в слова то, что было похоронено так глубоко внутри меня, что я сама толком не знала, что это такое, пока не сказала это вслух. Мне нужно было знать, как это воспримет другой человек.

– Ты так думаешь?

– Да. Даже не сомневаюсь. Возможно, он до сих пор бродит по улицам, продолжает издеваться над людьми. Если он сделал это, когда ему было одиннадцать, и это сошло ему с рук, то теперь…

Я снова посмотрела на Джоша. Он предложил мне «косяк». Я покачала головой.

А потом в кустах послышался шорох, и мы оба повернули головы. Две горящие янтарные точки. Блеск рыжего меха. Поднятая вверх морда. Я сунула руку во внешний карман своего рюкзака за собачьими лакомствами, которые теперь хранила там постоянно. Я открыла пакет и протянула его лису. Он подошел.

Я разложила угощение, и мы смотрели, как лис подобрал каждый кусочек, ни разу не взглянув на нас.

– Я хочу помочь тебе, – сказал Джош. – Помочь тебе отомстить. Пожалуйста. Скажи, я могу быть полезным?

Лис сел и выжидательно посмотрел на мою сумку. Он высунул язык и облизнулся. Я посмотрел на Джоша.

– Да. Пожалуйста, – сказала я.

45

– Как долго они могут держать меня здесь?

Барри вытаскивает из портфеля какие-то бумаги.

– Теперь, когда они выдвинули против вас обвинение, сколько захотят.

– Но они не нашли никаких новых улик. Я это к тому, что они не могут передать дело в суд на основании того, что у них есть.

– Нет. Но они могут и дальше пытаться что-нибудь найти, и, поверьте мне, Оуэн, они переберут каждую нить вашей жизни, каждую ниточку, пока не найдут то, что ищут. До тех пор они будут и дальше таскать вас в ту комнату и задавать вопросы, пока вы не расколетесь.

– Расколюсь? – недоверчиво спрашивает Оуэн. – Но я не собираюсь раскалываться. Как я могу признаться в чем-то, чего я не делал?

Но, как только он произносит эти слова, на его сознание падает завеса сомнения. Его мысли постоянно возвращаются к тому моменту, о котором он даже не может уверенно сказать, что тот произошел. Момент сразу после того, как он увидел человека на другой стороне улицы. Момент как раз перед тем, как Оуэну показалось, что человек повернулся, вошел в дом и лег спать.

Потому что Оуэн не может вспомнить, как вернулся домой.

И после сегодняшнего утреннего допроса Оуэн перебирал каждый вечер своей жизни, когда он выпивал, и поймал себя на том, что нередко все, что он может вспомнить, – это обрывочные действия, но ничего промежуточного.

Он не помнит, как ехал домой. Он не помнит, как складывал одежду. Он не может вспомнить, кто такой «Билл», номер телефона которого он нашел в кармане на следующий вечер после вечеринки пару лет назад. Оуэн не помнит, как купил бутылку виски, которую однажды нашел в пакете на полу в своей спальне, с чеком, где был пробит номер его карты, доказывающий, что он был в супермаркете «Теско Метро» и лично оплатил покупку. Оуэн не помнит, как на танцполе гладил девушек по волосам. Или брызгал на них своим потом.

Оуэн не помнит, как сказал девушке по имени Джессика, что она красивая. И он определенно не может вспомнить, как ложился спать в День святого Валентина.