Сидевшую позади Лильку он не спрашивал. Разве она ответит правду? Во всем, что она говорила в эти дни, Саша находил незнакомую двусмысленность, будто каждое слово отдавало эхом. Раньше он такого не замечал… Он печально подумал: "Оказывается, любовь может сделать человека хуже. Она учит его врать. Разве я не врал, когда был с Наташей?"

У нее было одно имя с его матерью, и она была — не совсем, конечно! — и все же близкого к ней возраста. Ближе к его маме, чем к нему самому. Сначала она была только Натальей Геннадьевной, преподавателем по классу виолончели, и Саша едва здоровался с ней, потому что учился на другом отделении. Но однажды она предложила ему выступить с ней в качестве концертмейстера. Саша согласился сразу же, потому что использовал любую возможность выйти на сцену. Не для того, чтобы "засветиться" лишний раз. Просто ни от чего другого он не испытывал даже похожего восторга.

Спустя время, ему стало казаться, что в том, как все получилось, была некая подстроенность: поздние репетиции вдвоем в полутемном зале, пронзительно красивая музыка, бутерброды и апельсины, которые Наташа раскладывала прямо на рояле… Конечно, им пришлось учиться врать, — или она уже умела? — ведь Наташа была замужем за профессором-теоретиком, которого Саша невольно стал избегать.

Менялись квартиры ее знакомых, но постоянным оставался страх, что кто-то из них проболтается: богема — не надежный народ! А Саша вовсе не был настроен отвечать за Наташину жизнь, в том случае, если профессор воспримет все слишком болезненно. Ни разу Саша не сказал ей, что любит, и считал, что честность в этом — главное.

Но все это не было ни честно, ни искренне, ведь речь шла не только о профессоре, на чувства которого еще можно было наплевать, но и о Лильке, которой Саша писал, вернувшись в арендованную комнату: "Маленькая моя, я живу только тем, что ты есть". И это тоже было полуправдой, ведь выходило, что живет он не только этим.

Саша помнил, что ощущение мучительности возникло уже при первом свидании, хотя он ожидал, что мало-мальский риск развеселит его: чужая квартира, полузнакомая женщина, и ни на той, ни на другой нельзя оставить следов. Радио подсказывало песню дня: "Мы могли бы служить в разведке…" И хотя там тоже шла речь об отношениях, которые приходится скрывать, Саша чувствовал: то, что происходило между ним и Наташей не дотягивало даже до песенного уровня.

С Лилькой ему хотелось создать оперу. И не только в музыкальном смысле. Теперь, как никогда прежде, ведь необходимый трагизм, наконец, возник. Раньше его подменяла временная разлука, сейчас грозившая перерасти в настоящую.

"Я везу ее, чтобы отдать другому мужчине. Чем не сюжет для русской оперы?" — Саша глотал горький ветер, и все пытался поймать взглядом: растет ли вдоль дороги полынь?

— Давай остановимся! — крикнула Лилька.

Он не стал спрашивать: зачем, и свернул с дороги в солнечные владения мать-и-мачехи. Эти цветы всегда держались вместе, потому что были совсем маленькие. Лилька тоже маленькая, нельзя оставлять ее одну. Разве она выживет? Игорь должен понять это…

Подождав, пока она слезет с мотоцикла, Саша перекинул ногу. За его спиной легко вздохнул смех.

— Что?

— Пианист, который гоняет, как рокер… Где это видано? — она продолжала смеяться, но в этих звуках уже слышалось нечто умоляющее и совсем не веселое.

Он заставил себя улыбнуться:

— Как будто ты впервые это видишь.

— Нет, я просто привыкнуть не успеваю. В тебе столько всего… И потом, ты же все время исчезаешь!

— Ты всегда знала, что я поеду учиться.