— Меня же ты прокормила. И потом я ведь не предлагаю тебе становиться матерью-одиночкой…

— Нет!

Это прозвучало так резко, что Саша отклонился, как от щелчка кнутом. Чтобы захлопнувшаяся раковина открылась, он жалобно спросил:

— Можно мне пойти вздремнуть?

— О господи, ну конечно!

Она, казалось, была готова подхватить сына на руки и отнести его в постель, как бывало, нашептывая в самое ухо: "Все, мое солнышко, все прошло…" Темные глаза увлажнились этим желанием, которому уже не суждено было осуществиться, и Саша легко прочел в них: "О каком другом ребенке ты говоришь? Разве я смогу любить кого-то, как тебя? А нелюбимый — зачем?"

— Посидишь со мной? — попросил он, чувствуя, что не может оставить этот детский тон.

Конечно, она присела рядом. На самый краешек. Ей, такой тоненькой, легко было примоститься где угодно… Подоткнула плед, который почему-то пах сеном, и начала тихонько похлопывать, напевая что-то без слов.

"Когда же так было в последний раз? — Саша зажмурился покрепче, потому что ей и своих слез уже хватило. — Мы так давно не оставались с ней вдвоем… Вот оно счастье: тебя любят, тебя нянчат, и впереди вся жизнь, в которой просто не может быть ничего плохого. И Лилька еще не прибежала к нам среди ночи…"

Внезапно он увидел лицо Иоланты Сигизмундовны и успел догадаться, что засыпает. А в следующий момент она уже исчезла, и Саша забыл о том, что встретил ее на пороге того мира, который ни в какую не подчинялся его желаниям. Во сне ему всегда являлось что-то тяжелое, мучительное: то он бил кого-то, то наоборот, прятался. И всегда было скопление людей, очереди, в которых обязательно нужно было отстоять, а Саша ненавидел это. Если они отправлялись с Лилькой за продуктами, то в очереди стояла она, а Саша слонялся поблизости, чтобы потом донести сумки. Лилька? Нет, Лилька ему не снилась.

Рядом зазвучала музыка, совсем незнакомая, но чем-то волнующая особо, не так, как любая другая. Саша ахнул во сне: "Это же увертюра к моей опере! К нашей печальной сказке…" Это должно было означать, что Лилька написала либретто, и что сама она тоже где-то здесь, только Саша не видел ее.

— Я не вижу тебя! — крикнул он, еще улыбаясь, и тут же почувствовал страх оттого, что ответа не было. И тогда он закричал, не жалея связок: — Я не вижу тебя!

Замелькали окна, острые верхушки заборов… "Куда я бегу? От нее или к ней?" — Саша метался в путанице переулков, которые кончались быстрее, чем он успевал осмотреться. Его нисколько не поразило, что как-то вдруг он перестал быть собой, а превратился в маленькую, босую девочку, убегающую от собственного страха. Он стал Лилькой так естественно, что не испытал ни малейшей неловкости, и принял ее сбивчивые, детские мысли: "Как это все спят? Такое творится, а они спят!" И, уже будучи ею, он выбрал их дом, раз и навсегда решив, что здесь смогут защитить. Ведь этот дом похож на маленький замок…

Саша проспал не дольше часа, но ему показалось, что он прожил всю Лилькину жизнь с того момента, когда она вбежала в их двор. И подумал, что этот сон возник из маминой колыбельной, как пар от дыхания. Вернее, из того ощущения полной защищенности, которое он испытал, когда она напевала, похлопывая его.

"Лилька ведь боготворила мою маму, — подумал Саша, не открывая глаз. — Как же она позволила этой тяге к Игорю разрастись в ней? Ведь можно же было превратить его в… родственное чувство… Чушь, какая! Что же я сам так и не смог полюбить ее, как сестру?"

Мамы не оказалось дома, и Саше показалось странным, что в этом рухнувшем мире ей все равно приходится ходить на работу, играть детям веселые песенки.