— Ты просто не любишь музыку! — выкрикнул мальчик и тут же сильно получил по голове свернутыми в трубочку нотами.

Увернувшись, он пригнул голову и закрылся руками, но не замолчал:

— Наш отец любил ее! И дядя, в честь которого тебя назвали. И все в роду Бахов любили… Один ты ее не любишь! Ты играешь, как… мертвец!

В комнате мальчика стало так тихо, что он расслышал, как под окном пробежала собака, и отвлеченно подумал: "А ей чего не спится? До утра еще далеко…"

— Ты никогда не получишь эту тетрадь.

— Никогда? — потерянным голосом повторил Себастьян. — Зачем же мне тогда вообще играть на клавире? Чтобы повторять одни и те же упражнения? Когда я их играю, то ничего не вижу…

Брат удивился:

— А что ты должен видеть?

— А ты разве не видишь? — недоверчиво спросил Себастьян. — Когда ты играл мне пьесы из этой тетради, ты совсем ничего не видел? Ты даже не видел, как из дымки над нашими тюрингенскими лесами вылетают прозрачные эльфы? Как они кружат над лугами и танцуют, а голоса у них такие звонкие-звонкие! Когда хоть один эльф рассмеется, олень поднимает уши и ждет: вдруг этот волшебный звук раздастся снова? — Он и сам рассмеялся от радости, вспомнив, как это звучит. — И мама тоже их слышит. Они ведь до сих пор ищут меня с Лилькой, и мама то и дело хватает ее за руку: "Слышишь?"

— Себастьян, ты заговариваешься! — испуганно прервал его брат и приложил холодную, сухую ладонь ко лбу мальчика. — Вот и результат бессонных ночей! У тебя горячка. Немедленно ложись в постель, утром я приглашу доктора.

— Но они же ищут меня! Я должен… Я должен вернуться! Отпусти меня!

— Не вырывайся, глупый ты мальчишка… Ложись. Вот так. Я укрою тебя. Видишь, к чему приводит непослушание? Запомни это.

— Да-да, — пробормотал мальчик и снова попытался встать. — Но я должен вернуться домой, разве ты не понимаешь? Мама там с ума сходит!

Рука Иогана Кристофа придавила его к постели, потом смягчилась и похлопала:

— У тебя нет другого дома, кроме этого. И у тебя больше нет матери, Себастьян. Примирись с этим. Ничего другого не остается.

— Но я же не Себастьян…

Ему снилось, что орган, как хищное животное, втянул его самой широкой из своих труб, и от желтого, манящего света он полетел в темноту. Знакомый девчоночий голос надрывно кричал: "Он просто исчез! Был здесь, начал играть, и вдруг какая-то волна прошла…"

Его опять несло куда-то вниз, потом вверх, а вокруг стоял чудовищный гул, ничем не похожий на музыку. И хоть ему было страшно, в мыслях мелькнуло язвительное: "Это Иоган Кристоф играет. Учился у самого Пахельбеля, а научился только технике. Ему бы на кастрюлях играть!"

В ответ труба прогудела еще страшнее: "Ты никогда не получишь эту тетрадь!"

— Тогда я сам сочиню музыку! Вот увидишь, еще лучше сочиню!

Проснувшись от своего крика, он со стоном прижал ладони к глазам, по которым безжалостно резануло солнце. "Уже день?" — он попытался приоткрыть один глаз и от удивления подскочил на постели. Рядом с кроватью на темном стуле с высокой спинкой сидел седовласый священник, одетый в черное. У него был длинный узкий нос, чем-то похожий на белую клавишу, и необычно яркие для старика глаза, хотя он сидел спиной к окну, и небо в них не отражалось.

— А… — мальчик обнаружил, что понятия не имеет, как здороваться со священником. "А почему он здесь? Я что — умираю?"

— Так ты хочешь сочинять музыку? — святой отец улыбался так мягко, что Себастьян сразу расслабился.