Тем не менее я не намерен утверждать обратное, а именно сказать, что истинность теории Фрейда доказывается в случае военных неврозов так же, как, по моему мнению, и в случае с неврозами мирного времени. Я считаю, что вопрос просто все еще не решен окончательно и должен оставаться таковым до тех пор, пока он так или иначе не решится с помощью обстоятельных исследований. Даже в мирное время по случайному стечению обстоятельств область травматических неврозов была исследована с помощью психоанализа меньше, чем любая другая психопатология, а возможности для психоаналитического исследования военных неврозов были, по крайней мере у нас, настолько редки, что из результатов еще нельзя сделать никаких общих выводов. Я, в свою очередь, исследовал достаточное количество случаев поверхностно, как обычно и происходит в госпитале, но также имел возможность тщательного изучения около полудюжины случаев. Другие случаи использования психоаналитического метода на военных неврозах мне неизвестны. Несмотря на такую скудность материала, критики психоанализа справедливо требуют от психоаналитика, который, как правило, приписывает себе довольно глубокое понимание невротических аффектаций, формирования по крайней мере понятного представления об отношении психоаналитической теории к наблюдаемым в военных неврозах явлениям. Далее я попытаюсь отдать должное этому требованию, даже если, как упоминалось выше, пока не может быть речи об окончательном решении бесчисленных, еще не вскрытых проблем, обусловленных военными неврозами.

Для начала будет полезно прояснить некоторые недоразумения. Задача приведения военного опыта в соответствие с более ранними теориями неврозов определенно осложнилась из-за поведения тех исследователей, чей интерес к этим проблемам проистекает только из настоящего. Вместо более знакомых и лучше понимаемых феноменов они акцентировали внимание на их новых, пусть и более сенсационных формах проявления. Некоторые заходят в этом стремлении настолько далеко, что можно подумать, что кораблекрушения, землетрясения и железнодорожные катастрофы никогда не случались до войны и люди никогда не ломались психически под давлением лишений, переутомления и надвигающихся опасностей. Хорошо известные симптомы, такие как истерическая слепота или паралич, показаны у них практически новшествами в психиатрии, заслуживающими подробного описания. Но если некоторые симптомы, такие как, например, страх гранаты, оказываются по своей форме детерминированными полученным на войне опытом, то, по моему опыту, у военных неврозов не существует ни одного симптома и вряд ли группы симптомов, которым нельзя было бы найти аналогии у неврозов мирного времени. Это обстоятельство уже само по себе указывает на то, что в обоих случаях должны действовать весьма похожие триггеры.

Еще одно широко распространенное недоразумение, вошедшее в обиход благодаря повсеместному употреблению злополучного модного словосочетания «снарядный шок», включает мнение, что военные неврозы представляют собой более или менее однородные образования. Слишком часто забывается, что «снарядный шок» изначально означал лишь один этиологический фактор, а не само заболевание.

Я предпочитаю использовать менее двусмысленное и более четкое этиологическое название «военный шок», которое, как мне кажется, было придумано Эдером. Однако если избегается словосочетание «снарядный шок», вместо него слишком часто употребляется всеобъемлющее понятие неврастении, особенно во всех случаях отсутствия соматических симптомов истерии. Истинная неврастения в чистом виде, напротив, крайне редкое заболевание, я сам ни разу не смог доказать ее в связи с войной.