|
Легко понять, что такому человеку особенно трудно привыкнуть к неизбежным жестоким сценам и поступкам на войне, которые дают новую пищу его давно похороненным, ставшим совершенно бессознательными жестоким наклонностям, сама возможность существования которых воспринимается им с отвращением. Например, его обучают наносить страшнейшие ранения штыком в бою и подталкивают к использованию импульсов, мыслям о которых он с содроганием сопротивлялся всю свою жизнь. Теперь он вынужден заново разрешать старый внутренний конфликт между двумя своими натурами, ему приходится заняться переоценкой своих идеалов и видеть их полное разрушение во многих отношениях. Он должен выработать новые ориентиры своего поведения, создать новые внутренние установки и привыкнуть к мысли, что наклонности, которые он раньше осуждал со всей силой своего «я»-идеала, теперь при определенных условиях разрешены и даже похвальны. Веря, что этот процесс приспособления происходит в сознательном мышлении человека, можно получить ложную картину связей, которые я пытаюсь здесь описать. Важнейшая, а зачастую и вся работа происходит в бессознательном. Таким образом мы видим, что для полного понимания проблем отдельного случая и оказания на него терапевтического воздействия зачастую необходимо правильно оценить отношение текущего конфликта к одному из прошлых, так как сила и значение текущего конфликта часто заключается лишь в воскресении давно похороненных, неразрешенных конфликтов.
В качестве примера я назвал жестокость, но мог бы привести немало других из военной жизни. В целом можно сказать, что необходимая для войны работа по приспособлению и трансформации идет в двух различных направлениях: с одной стороны, война освобождает из изгнания бесчисленные, до сих пор осуждаемые наклонности, успех этого мы наблюдаем во всех областях, даже в области обычной языковой коммуникации. С другой стороны, война предписывает человеку самообладание и строгую дисциплину, каких никогда не требовалось в такой степени в мирное время. Сознание того, что оба эти направления дополняют друг друга, может вызвать в нас психологическое понимание наиболее непонятного гражданскому человеку явления военной жизни, а именно преувеличенного значения, которое строгая дисциплина придает выполнению даже самых, казалось бы, несущественных дел. Недисциплинированная армия стала гибелью для каждого из ее нерадивых командующих. Возможно, опасность недисциплинированности связана с вызванным войной освобождением не полностью контролируемых импульсов от вытеснения. Возникновение невроза войны из-за относительной неприспособляемости можно проиллюстрировать аналогичным процессом у более знакомых нам неврозов мирного времени. Представим себе молодую женщину, которая в девичестве так и не смогла привести свою сексуальную натуру в соответствие с «я»-идеалом и не придумала другого способа справиться с этой стороной жизни, кроме как вытеснить ее как можно дальше в бессознательное. Возможно, что после замужества она больше не сможет примирить обе свои натуры. В связи с вынужденным отказом от прежнего способа, позволявшего ей сохранять душевное равновесие, а именно недопущения сексуальности, у нее развивается невроз, когда подавленные сексуальные желания находят символическое и завуалированное выражение. Таким образом, точно так же при военном неврозе, когда прежние отношения между «я»-идеалом и вытесненными импульсами нарушены, может выявиться неспособность к установлению новых отношений в новых условиях, а выражение вытесненных импульсов может проявиться в форме какого-то невротического симптома. Насколько я могу судить, характерные для военных неврозов специфические проблемы связаны с двумя основными группами душевных процессов, а именно с уже упомянутым выше приспособлением к войне и страхом. Последний нельзя рассматривать как подвид первого, поскольку здесь отсутствует наиболее типичный момент — трансформация оценочного суждения. Моральная оценка страха и возникающих из него конфликтов остается на войне той же, что и в мирное время. |
