— Чего ты замер? Давай выручку!

   Пришлось открыть портфель и передать хозяину десяток пачек, аккуратно заклеенных скотчем. Ничего не потеряно, успокаивал себя Черницын, порядок открывания сейфа он запомнил, случай использовать его еще представится.

   Укладывая в сейф выручку, Мама говорил, не переставая, не шестерке, конечно, — самому себе. Любил размышлять вслух.

   — В следующем году лагерь на острове откроем. Пацанов на сто пятьдесят, не меньше. Надо будет за зиму отобрать по городам и поселкам кандидатов в боевики. Которые еще без гнильцы, неприкаянные. Пора пришла создавать ядро, семена закладывать… Где отчетность?

   Положив поверх денег два листка с цифрами и именами, Мама все так же методично закрыл дверку и возвратил портрет вельможи на прежнее место.

   — Сейчас пойдём с тобой дышать свежим воздухом… Вот только, просьба одна имеется. Маленькая, с воробьиный коготок. Сделай такую милость — спустись в трюм, глянь Осипова. Ежели оклемался — пусть поднимется. А я пока погуляю по палубе, подумаю, отдохну. Сил нет глядеть на скорбную рожу Катьки. Достала баба своими проповедями до самых печенок-селезёнок.

   Черницын понимающе кивнул и полез в трюм. Оттуда несло зловонием, плескалась вода, покрытая тиной, идти можно было только по мосткам, сколоченным на живую нитку из гнилых, не строганных досок. Если не ад, то его преддверие.

   Метрах в двадцати от лестницы, ведущей на палубу, за столом, заставленным бутылями, колбами, пробирками при тусклом свете лампочки под жестяным колпаком колдовал Кирилл. Он что-то смешивал, добавляя белый порошок, смачивая его остро пахнущей жидкостью. Бормотал, обращаясь к вырезанному из журнала портрету Моно Лизы.

   — Нормально, красавица, все получится. Сейчас мы с тобой такой взрывпакет соорудим, чертям тошно станет. Назовём его в вашу честь, Лизонька: «Букет Абхазии». Нравится? Или лучше — «До встречи на том свете».

   Пашка остановился возле лестницы, молча поглядел на бывшего одноклассника. На душе — муторно, будто туда плеснули какую-то гадость.

   — Кореш? — увидев «гостя», равнодушно осведомился Кирилл. — Плыви сюда, побазарим. Только гляди под ноги — прохудились мостки в моем «дворце», впору поломать конечности.

   — Ништяк, я постою здесь, — нерешительно промолвил Черницын. Почему-то он побаивался узника. — Как живется?

   — Терпимо, грех жаловаться… Кто тут у вас работал?

   — Был один. Кликуха — Аптекарь. А что? Не нравится?

   — Запущено все ужасно. Поэтому и выпускал козел некондиционную дрянь.

   Невольно вспомнился немолодой мужик с растрепанной башкой и постоянными жалобными стонами. Очень уж переживал, бедняга, выпуская отраву. В последний раз Пашка видел его висящим в петле, с высунутым языком.

   — Не знаю. Клиенты не жаловались, сам не пробовал.

   Кирилл брезгливо поглядел на бывшего друга. Будто на зелённую тину под ногами.

   — Все верно, дрянь ты не употребляешь — на идеи подсел. И на башли, которые получаешь от вонючей Мамы за то, что лижешь его задницу… Говоришь, был Аптекарь? Куда же он сплыл?

   — Не сплыл — повесился на вытяжке.

   — Так. Значит, повесился мужик, надышался… Сваливал бы ты отсюда, Павлик — хотя бы ради дочери. Слышишь, мускулистые безбожники бегают по палубе, а ты — под ними… Разве не чувствуешь? Везде — вонь несусветная… И ты тоже провонял…

   Черницын сделал вид — не понял.