Мона с миссис Бенджамин опускают глаза. Череп так и лежит на груди женщины, но та больше не шевелится. Человек в кроличьей маске пропал.

– Никогда еще не видела, как умирают мои родственники… – говорит миссис Бенджамин. – Это было…

– Быстро. Очень быстро. Вы в порядке?

– Меня несколько раз ударили ножом, так что… нет.

Мона поднимает ее на ноги.

– Какого черта вы мне помогаете?

Миссис Бенджамин отвечает не без обиды:

– Ну, вероятно, я слишком хорошо вошла в роль вредной старухи. Кажется, вредничать для меня естественно. А может быть, я не люблю тех, кто устраивает беспорядок.

– Почему бы ни помогали, спасибо. Давайте убираться отсюда к черту.

Они возвращаются в комнату с линзами за винтовкой и патронами. Потом находят выход. Миссис Бенджамин приходится опираться на плечо Моны.

– И что дальше? – спрашивает та.

– Ну… если этот «Ганимед» не ошибся, Мать, возможно, проявится здесь в той или иной форме, но окажется привязана к этому месту, к Винку. Винк не совсем здесь и не совсем там. Ей придется сплавиться или слиться с неким элементом этой стороны. Иначе полный переход для нее невозможен.

– Сплавиться или слиться… с моей дочерью.

Даже произнося эти слова, Мона в них не верит.

– Верно, – сурово отвечает миссис Бенджамин. – Ребенок очень юн и слаб – Мать сумеет войти в него силой.

– Если у нее получится, что она… что будет с ребенком?

Миссис Бенджамин задумчиво поднимает брови.

– Ну, прежде всего, полагаю, он уже не будет выглядеть младенцем.

Подъем по трапу на плато дается ей с большим трудом. Миссис Бенджамин приходится использовать вместо приступки голову и плечи Моны, но в конце концов пылающее, беспощадное солнце Нью-Мексико приветствует их победным сиянием.

– На чем приехал тот гребаный доктор? – хрипло спрашивает Мона.

– Э-м… – припоминает миссис Бенджамин. – Вроде бы на черном «Линкольне».

– Хорошо. – Мона встает. – Спуск там.

– Ты намерена их догнать?

– Ага…

– Я не специалист в автомобильном движении, но, полагаю, для этого тебе тоже необходима машина.

– Знаю.

Миссис Бенджамин, кряхтя и пошатываясь, волочит опухшие ноги по камням.

– У тебя есть машина?

– Нет. Придется нам… не знаю, что-нибудь придумаем.

– Сомневаюсь, чтобы что-то нашлось поблизости. Придется тебе хорошо подумать.

Мона останавливается.

– Нет, не придется.

– Почему?

– Мы попросим ее, – показывает Мона.

Там, где начинается дорога, перед разбитой и запертой дверью Кобурнской стоит ее вишневый «Додж Чарджер» 1969 года. У пассажирской дверцы худенькая девушка-подросток неловко переминается с ноги на ногу – худенькие подростки так легко смущаются.

Грэйси машет им рукой и, откашлявшись, говорит:

– Здравствуйте.

Гонит неразумно, глупо, безрассудно, не желая замечать обрывов без ограждений, крутых поворотов и неасфальтированных участков: ее подошва упрямо топчет педаль газа.