Гефест посмеивается.

– Я имею в виду твою историю.

– О, – она смотрит в огонь. – Это еще предстоит выяснить.

Неужели?

Гефест вытягивает кривые ноги. Может, в нем и течет божественная кровь, но он слишком долго сидел на стуле, а боли в спине никто не отменял.

Почему он это сделал? Чего он надеялся достичь? Какой позор. Каким надо быть идиотом, чтобы решить, будто разоблачение Афродиты что-то изменит.

И все же, она сидит рядом с ним. И на протяжении всей истории Афродита относилась к Аресу не так, как относятся к любовнику.

– Я думаю, ты права, – говорит он. – Насчет того, что олимпийцы не годятся для настоящей любви. И что смерть и слабость необходимы.

Она наклоняется ближе к огню.

– Мы говорим, что здание сделано из кирпича, – говорит она, – но раствор, заполняющий трещины, скрепляет кирпичи. Только он держит их вместе.

– Рубцы, – говорит Гефест, – делают сломанную кость тяжелее и сильнее, чем прежде.

Единственный бог, сброшенный с Олимпа еще ребенком, кое-что знает об увечьях. Его кости превратились в железо.

Афродита кладет голову на подушку.

Он – бог. Он видел ее миллионы раз. Но ее красота всегда заставляет его таять. Особенно потому, что она вечно вне его досягаемости.

Гефест сбит с толку. Он показал себя обиженным, ревнивым ребенком. Еще недавно он пытался унизить свою неверную жену с помощью золотой сети.

Но она все еще здесь.

Он решает попробовать еще раз.

– Ты говоришь, что совершенство ограничивает тебя, – говорит бог-кузнец. – Но каждый совершенен настолько, насколько ему самому хочется.

Ее брови взлетают вверх.

– Вот как?

– Именно, – он поворачивается к ней своими искривленными плечами. – Во-первых, у тебя ужасный вкус на мужчин.

Уголок ее рта дергается.

– Который из?

«Мой тупой брат».

– Все они, – говорит Гефест. – Ты всегда выбирала победителей, – он пожимает плечами. – А в итоге вышла замуж за меня – не самого завидного жениха на Олимпе.

Афродита с интересом смотрит на него, словно хочет спросить: «И что?»

– Ты слишком мягка со смертными, – объясняет он. – Это делает тебя уязвимой. Не хотел бы этого говорить, но на Олимпе про тебя говорят «слишком заинтересованная». Копаешься в сорняках вместе со смертными. Это портит твою репутацию. Искажает твою объективность.

Ее кудри едва заметно подрагивают.

– Кто так говорит?

– Ну, ты знаешь, – Гефест пожимает плечами. – Народ.

– Гермес, – мрачно говорит она. – Я с ним еще поговорю.

Если это была его попытка завоевать ее симпатию, то она не сработала.

– Я всего лишь хочу сказать, – восклицает бог огня с комом в горле, – что если для того, чтобы любить, нужно быть сломленным – ты идеально подходишь. – Он сглатывает. – И тебе придется хорошенько поискать, чтобы найти более сломленного бога, чем я.

Она смотрит на него. Ее улыбка Моны Лизы ничего не выражает.

– Что скажешь, богиня? – спрашивает он. – Как насчет меня?

Она прижимает колени к себе и обхватывает их руками.

– Я скажу, что время пришло.

Декабрь 1942

Время пришло (Часть II)

Гефест скребет свою косматую голову.

– Что ты только что сказала?

– А ты и не догадываешься, – ее голос начинает звенеть.