Изменить размер шрифта - +
Но что больше всего терпеть не могу - так это то, что она в точности такая же, как я. Вот что я на самом деле не могу терпеть - саму себя, и поэтому ненавижу практически всех на свете.

 

Перенесемся в следующий день, когда мы обходим несколько домов, большой особняк, парочку дворцов, и полное наркотиков шато. Около трех часов встречаемся с риэлтером в столовой баронского стиля, в большом особняке на Уэст-Хиллз. Нас окружают провизоры и цветочники. Обеденный стол разложен, завален серебром и хрусталем, чайными сервизами, самоварами, канделябрами и фужерами. Женщина в безвкусном жутковатом твиде общественного секретаря разворачивает все эти подарки из серебра и хрусталя, делая пометки в тоненьком красном блокноте.

Нас огибает неиссякаемый поток прибывающих цветов: букеты ирисов, роз и всего остального. В особняке сладко пахнет цветочками, густо пахнет маленькими слойками и фаршированными грибами.

Не в нашем стиле. Брэнди смотрит на меня. Слишком много народу вокруг.

Но женщина из агентства уже на подходе, и она улыбается. С выговором, протяжным, будто ровная и долгая линия техасского горизонта, агентша представляется как миссис Леонард Коттрелл. И она так рада нас видеть.

Эта женщина из Коттреллов берет Брэнди под локоть и таскает ее по первому этажу в баронском стиле, пока я решаю - сражаться или спасаться.

Дайте мне ужас.

Вспышка!

Дайте мне панику.

Вспышка!

Это, должно быть, мама Эви, - ой, да конечно это она. И это, должно быть, новый дом Эви. И я поражаюсь, как нас угораздило сюда прийти. Почему сегодня? Каковы шансы?

Агентша-Коттрелл тащит нас мимо твидовой общественной секретарши и кучи свадебных подарков:

- Это дом моей дочери. Но она почти целыми днями торчит в мебельном магазине у Брамбаха, в центре города. Сколько мы терпели все ее капризничанья, но довольно так довольно, и вот сейчас мы хотим выдать ее за какого-нить козла.

Она близко наклоняется:

- Это было труднее, чем вы можете себе представить - взять пристроить ее к месту. Знаете, она спалила последний дом, который мы ей покупали.

Около общественного секретаря лежит стопка тисненых золотом свадебных приглашений. Это все изъявления сожаления. "Извините, но мы не сможем".

Возвратов, похоже, много. Хотя, милые такие приглашения, тисненые золотом, с краями ручной работы, - складывающаяся втрое карточка с засушенной фиалкой внутри. Я краду одно извинение и подхватываю компанию агентши-Котрелл, Брэнди и Эллиса.

- Нет, - говорит Брэнди. - Тут везде слишком много народу. Мы не можем осматривать дом в таких условиях.

- Между нас с вами, - отзывается агентша-Коттрелл. - Самая большая в мире свадьба стоила бы того, если мы могли бы спихнуть Эви за какого-нить беднягу.

Брэнди говорит:

- Не станем вас задерживать.

- Но, хотя вот, - продолжает женщина из Коттреллов. - Есть такая подгруппа "мужчин", которым нравятся эти "женщины" вроде нынешней нашей Эви.

Брэнди говорит:

- Нам в самом деле нужно идти.

А Эллис спрашивает:

- Мужчин, которым нравятся ненормальные женщины?

- Да вот, оно прям разбило нам сердце, когда Эван к нам пришел. Ему шестнадцать, а он говорит - "мамочка, папочка, я хочу быть девочкой", - отвечает миссис Коттрелл.

- Но мы оплатили это, - продолжает она. - Издержки так издержки. Эван хотел быть всемирно-известной фотомоделью, как нам сказал. Начал звать себя Эви, а я прервала подписку на "Моду" на следующий день. Нет, думаю, достаточно вреда моей семье этот журнал принес.

Брэнди говорит:

- Ну, поздравляем вас, - и берется тянуть меня к парадной двери.

А Эллис спрашивает:

- Эви была мужчиной?

Эви была мужчиной. А мне срочно нужно присесть. Эви была мужчиной. А я видела ее шрамы от имплантов.

Быстрый переход