– Люблю, когда ты надеваешь эту юбку.

– Знаю, – ответила я. – Поэтому и надеваю.

Даррен ненавидел эту юбку. Говорил, что она слишком короткая. Что пока я пою, под нее заглядывают мужчины. Но Мак мне всегда делал комплименты.

– Правда? Только ради меня? – с долей иронии произнес он, я поняла: он не знает точно, шучу ли я.

Повернулась, глядя на него серьезно:

– Да, Мак, ради тебя.

Его рука поднялась по бедру выше. Напрашиваясь на продолжение, я прижалась к нему.

Этого было достаточно. Он поднял вторую руку и взял меня за подбородок. Впился в меня губами, его поцелуй был жадный. Ненасытный.

Мы не пошли в спальню. Я села на него прямо здесь, на скамейке. Позже мы часто шутили о том, как все удачно сложилось: на этом самом месте мы нередко творили чудеса, только в другом смысле.

Я могла свести все на нет в любую секунду. Поставить точку. Включить тормоза.

Но мне совсем не хотелось этого.

– Ладно, прости, – тихо сказала Сюзанна, вернув меня к нашему разговору, о том, что мне нужно с кем-то поговорить. – Зря я влезла. Звонила убедиться, что все в порядке.

– Все в порядке, – заверила я ее, хотя это была неправда – не хотела огорчать Сюзанну. Мне и так во многом помогает Кендра, а теперь и Хадсон. Не стоит ее впутывать в свои заботы.

Сбросив звонок, я сделала еще глоток воды, оглянулась и попыталась вспомнить, зачем пришла сюда. Взгляд упал на незаправленную кровать. Задумчиво ее заправляю. Беру в руки край одеяла и понимаю, что не это я собиралась делать, когда позвонила Сюзанна. Надеясь, что машинальное действие поможет мне вспомнить, я привела постель в порядок.

Не помогло.

Как бы ни хотелось это признавать, да, знаю: мне становится хуже.

Спускаюсь на первый этаж и, налив кружку чая, плетусь в гостиную. В углу, около эркера, стоит фортепьяно. В утренних лучах солнца сильнее видна пыль. Стоит тут нетронутый. Не помню, когда в последний раз садилась за него и играла.

Так много грустных воспоминаний с ним связано.

Но после утреннего разговора с Сюзанной мне захотелось поиграть. Поставив кружку на столик, я подошла к инструменту. Подняв крышку, увидела клавиши из слоновой кости. Кладу на них руки, на ногтях сверкает красный лак – до сих пор каждые две недели хожу на маникюр. Кожа на руках иссохлась, покрылась старческими пятнами, вся в голубоватых венах.

Выбираю песню, которую знаю наизусть. На ум приходит одна из любимых. Называется «Сердце в небесах», написали ее вместе с Маком больше пятнадцати лет назад. Играю первый куплет и припев. Фортепиано расстроено, я хриплю – давно не занималась. Но для меня сейчас это не имеет значения. Закрыв глаза, представляю, что играю вместе с группой. Чувствую ритм под ногами, энергию от публики. Дойдя до проигрыша, останавливаюсь, пальцы зависли над клавишами. Всеми силами пытаюсь вспомнить продолжение, но аккорды не помню. Словно выложилась на все сто, и сил больше не осталось.

Расстроенная, встаю и, не рассчитав силы, хлопаю крышкой.

Потом думаю о предложении Хадсона записаться к врачу. Если есть хоть какая-то возможность, что мне помогут, то почему бы ею не воспользоваться. Так ведь?

Открываю контакты, нахожу доктора Штайнера, звоню ему.

Поворачиваю на улицу, где стоит дом Молли, и первое, что вижу – машину с логотипом новостного канала. Думаю вернуться обратно, дергаю Боуи за поводок. Но любопытство берет верх. Журналистку видела и раньше, не помню, как ее зовут. У нас в семье новости все время смотрел Даррен, не я. Молодая такая, миловидная, со светлыми волосами. На ней костюм в черно-белую полоску, волосы уложены в высокую прическу. С микрофоном в руках она встала напротив дома Молли, недалеко от нее оператор.