Мак был хорош собой, к нему тянуло, но почему – не объяснить. Красавцем его не назовешь. Низ лица слишком резкий, брови густые (над левой – небольшой шрам), глаза темные, нос крупный. И почему-то все это складывалось в одну привлекательную картинку. И она завораживала не только меня. После каждого выступления его облепляла толпа девушек.

Мало кто из женщин мог устоять.

Когда мы стали выступать, был только флирт. Я решила, что в этом нет ничего страшного, это естественно, никто никого не предает. Но в глубине души я знала, что это неправда. Все к чему-то идет. И если бы я была честна с собой с самого начала, то признала, что этого и хочу.

Все границы мы перешли спустя два года. Это случилось после концерта. Владелец бара, расплачиваясь с нами, не переставал хлопать и сыпать комплиментами – мы были безумно счастливы. На стоянке я попрощалась с парнями и пошла к машине. Когда уже почти села, подбежал Мак.

– Валери, ты обронила. – Он держал блестящий браслет.

Я взглянула на запястье, потом на браслет.

– Это не мой.

– Да? А я думал твой, похож.

Я рассмеялась:

– Нет, совсем не похож. В самом страшном сне не надела бы такое. Слишком уж блестящий.

– Но ты же любишь блестяшки.

– Поправочка: я люблю блеск. Дорогие камни. Алмазы. Но не дешевые блестяшки.

На его лице появилась растерянная улыбка.

– Я понял. Малышка не марионетка, блестяшки эти брось. – Улыбка исчезла, вернулась глубокая задумчивость. Он провел рукой по подбородку: – Вот и слова для песни. Никак не могу дописать.

Я рассмеялась. Знаю, о какой песне он говорит. Мы долго над ней сидели, она о девушке, что бросает парня и ищет настоящую любовь.

– Малышка не марионетка, любовь свою найдет. Блестяшки брось, на них не купишь, – напел он.

– Мне нравится, – помедлив, сказала я и повторила последние слова: – Любовь свою найдет. Блестяшки брось, на них не купишь любви упавший плод.

Какое-то время он молчал.

– Похожая строчка у нас уже есть.

Я закусила губу.

– Наверно. Все слова сразу так не вспомню.

– Они у меня дома. Поехали ко мне? Добьем эту песню. – Он ничего такого не имел в виду, говорил о работе. Мы с Маком часто сочиняли песни вместе, выходило очень хорошо. Но никогда – поздно ночью после концерта.

– Что, сейчас?

– А почему нет? У нас вдохновение, самое время сочинять. – Он облокотился на машину так близко, что я почувствовала его теплое дыхание.

Мак прав. Над этой песней мы сидим уже долго, но я знаю, что зовет он меня не поэтому. Правда читается в его взгляде: он смотрит на меня с вожделением. Вожделение ощущалось и в том, как наклонил плечо и едва заметно провел по мне пальцами.

Тяжело сглотнув, я кивнула:

– Давай, хорошая идея.

– Узнаю свою малышку, – оттолкнувшись, он подмигнул мне и уверенным шагом пошел к машине.

Сев за руль, я думала позвонить Даррену и сказать, что задержусь, но решила этого не делать. Должно быть, он уже лег, а если и нет, то я не хотела расспросов. По крайней мере нашла себе такие отговорки. Но я знала: услышь голос Даррена, повернула бы домой.

А я не хотела домой.

Первые несколько минут я, как и полагалось музыкантам, села на скамейку перед фортепиано и пролистала блокнот с песнями. Но вдруг он сел рядом. Так близко, что я почувствовала его бедро. Он опустил руку и положил ладонь мне на голую ногу.