Я думал о первых Склаваки, которые сотни лет назад вышли из какой-то деревушки в Текирдаге, не раз становились пленниками в Тракии и Далмации, а затем попали на Крит. Я перебирал в памяти фотографии их бесчисленных потомков, украсившие стены дома в Миласе. Все эти люди шли по жизни, минуя вехи одинаковых надежд и стремлений, но никому из них не удалось успокоить свою душу. Очень скоро они в крови или слезах ложились в землю, один за другим.
Я видел светловолосого Селим-бея, лицо которого временами вспыхивало загадочным огнем, старшую сестру-простушку, инстинктивно, словно пчела, собирающую свой мед и так же инстинктивно расточающую богатства своего сердца.
Казалось, что последняя женщина семейства Склаваки плачет не о себе, а о чем-то глубоком и древнем. Обо всей вселенной, которой не удается преодолеть тлен и разрушение.
Совершенно естественным жестом я взял руки Афифе в свои. Она как будто ничего не замечала, даже ее глаза оставались закрытыми. Только легкая дрожь временами пробегала по ее запястьям. Через несколько мгновений я понял причину: горячий воск со свечи, которую я держал в руке, капал ей на пальцы. Я принялся извиняться. Она улыбнулась со слезами на глазах и нежно коснулась губами обожженных мест на пострадавшей руке. Этого ее движения я не забуду никогда.
Когда мы вышли из источника, уже стемнело. Мать сильно беспокоилась. Не обращая внимания на слезы, поблескивающие на лице Афифе, она вопрошала:
— Где вы были, дети? Ночь наступила. Что мы будем делать, если бомбежка настигнет нас посреди улицы?
IV
В тот вечер младшая невестка подошла к столу последней и вместо того, чтобы сесть на свое место, приблизилась к моему брату и что-то прошептала ему на ухо.
Мать встрепенулась.
— Бомбардировщикй... — пролепетала она.
Два дня назад мы придумали слух о бомбежках, чтобы заставить маму отказаться от затеи провожать Афифе на паром, поэтому теперь только с улыбкой переглядывались.
Но когда брат сказал:
— Не волнуйся, мама, ешь спокойно... Они еще далеко, — мы растерялись.
Дети бросились к окнам,'свет на улице погас.
С того момента, как брат снял военную форму и облачился в белое энтари, он полностью утратил свой авторитет.
— Сядьте на место... Им требуется не менее получаса или даже минут сорок пять, чтобы долететь от Чанаккале до нас.
Но никто его не слушал. Брату пришлось кричать и стучать кулаком по столу, как будто в сильном гневе, чтобы привлечь к себе внимание.
— А ну-ка, все по местам... Я не потерплю такого непослушания. Ешьте, говорю вам, время еще есть...
Невестка и служанка отправились в верхние комнаты, чтобы проверить, не осталось ли где зажженной лампы. А остальные подчинились приказу.
Я знал, что брат не любит, когда его отвлекают во время еды, поэтому попытался развлечь собравшихся шутками и разговорами. Но мать уже успела нарушить спокойствие. Она грубо осадила Афифе, торопливо пытающуюся ее накормить:
— Оставь, доченька. В такую минуту кусок в горло не лезет.
Через некоторое время она набросилась на моего брата, в ответ на его слова:
— Кто знает, где они? У нас есть время, чтобы спокойно выпить кофе после еды.
— Да уж, будь твоя воля, ты бы преспокойно лег спать после кофе... а твоя семья пусть себе сгорит заживо... Не понимаю, как такому беспечному человеку могли доверить командование войсками... — Внезапно мать поднялась и сказала: — Я ухожу, а вы — как хотите...
Выпад матери снизил престиж брата в белом энтари вовсе до нуля. Дети, схватив ломти хлеба и грозди винограда, повскакивали с мест.
Пока брат, с места поглядывая на настенные часы, вновь и вновь со всей серьезностью повторял, что есть еще полчаса, издалека начал доноситься гул орудий.
Погасив все лампы, младшая невестка принесла в гостиную детские пальто и несколько одеял, чтобы не замерзнуть под землей. |